Боевые маги: несмышлёныши

Изнанка мира (почти столкнувшись нос к носу)

Край тысячи озер победил машину, усиленную гением дворфов-инженеров, почти у самой границы с Тролльим нагорьем, узким каменистым языком виднеющимся впереди. Кудря, глядя из-под ладони на серо-белое месиво у горизонта, оформил проблему очередной странной поговоркой на родном языке — «Vidit oko, da zub neymёt». Смысл Ниа поняла после перевода, и согласилась. В яблочко прямо.

Широкие рубчатые колеса, устав прокручиваться в липко-жадной хватающей их грязище, отдыхали, позвякивая где-то в мостах. Грузовик, чуть накренившись вправо, застрял на никем не пользованной древней дороге через невысокий лесок.

Здесь уже выпадал снег, под елями, широкими и кажущимися на расстоянии почти черными, он даже не таял. Лежал неопрятно накиданными метелью ноздреватыми сырыми кучами, тянувшими настоящим зимним холодом. Березовые рощи, чем ближе становился север, виднелись реже и реже. Тут их почти не было, а те, что кое-где торчали над ельником, казались почти черными.

Сотни озер и озерков, оставленных за спиной, наполовину затянулись голубовато-зеленым льдом, и не первым, легко крошащимся, а настоящим. Огромные болотины, ничуть не похожие на родные мангровые Ниа, еще зеленели густым ковром травы и ягеля, почти превратившись в тундру, но и на них, тут да там, чернеющие остатки высохших деревьев белели нетающим снегом.

Голубая опрокинутая чаша неба, почти бездонная, щедро поливала дальние взгорки солнцем, заставляя поблескивать первые отростки ледников, тянущихся к еще не спящей тяжелым зимним снов Похъёле. Черные и темно-серые останцы, уже сползшие сюда, сами казались предвестниками холодного плоскогорья с кое-где торчавшими клыками северных вершин. И иногда смахивали на спящих, или ждущих добычи, троллей.

Злобный характер хозяйки всего окрест, корявой старухи Лоухи, доставал даже в теплую машину свистящим резким ветром, холодным, так и желающим забраться в любую прореху одежды или плохо застегивающуюся молнию.

Ниа, нацепив длинную парку на пухе, две шерстяных шапки и темнеющая, вдобавок, нахохлившимся капюшоном, завидовала водителю. Боровик Кудря, поплевывающий на синтетику и инновационные легкие ботинки пассажиров, нацепил нагольный полушубок, сапоги, обшитые мехом, называющиеся унтами и нацепил на острую голову, смахивающую на свеколку, меховой треух. Торчавшая мочалом борода не покрывалась изморозью, как у братьев-медведей, и, в целом, Старый чувствовал себя куда увереннее, совершенно не мерзнув.

Энди, ждавший решения, сидел на диванчике в обжитом домике-будке, ни разу не сдвинувшись с места. Недавно он обнаружил, что отморозил палец, когда ночью пришлось рубить и таскать на дрова низкую поросль. Рукавиц он спросить не мог, а выдать никто не подумал.

Ладонь лежала на коленке, красная, ощутимо бьющая пульсирующими разрядами боли. Два пальца, мизинец и безымянный, чернели, начиная с кончиков. Зубочистка, пару раз принюхивающаяся, подошла, наклонилась, рассматривая.

– Эй, хозяйка!

Ниа, собирающаяся выбраться наружу, повернулась.

– У твоего пса с лапой проблемы. Думаю, тут резать придется.

Брухо подошла, всмотревшись в ладонь ничего не выражавшего Энди, втянула носом пусть и едва, но уже уловимый сладковатый запах. Взяла его за подбородок, повернув к себе:

– Тебе страшно?

Энди моргнул. Было ли страшно? Хотелось бы сказать иначе, но… Он не просто боялся, нет.

Страх плескался внутри со слов Зубочистки, таких обычных и спокойных. Да, Энди не верил, что выживет или вернется домой, все верно. Хэппи-энды, наверное, есть только в историях с правильно написанными сценариями, а его личный фильм снимал то ли никудышный режиссер, то ли совершенно отвязный и депрессивный сценарист.

Колкий ледяной адреналин пробирал полностью, заставляя дрожать непослушное тело, замирать и, чуть зависая, снова бешено колотиться сердце. Страх? Ужас, самый настоящий, как описанный в книгах и никогда раньше не ощущаемый, куда там тому страху на темной пустой улочке с ее кровожадным белым призраком. Тут все вышло куда проще и страшнее.

Два пальца, продирающие извивающимся пульсом боли, темнели почти на глазах, багрово-лиловая чернота добралась до вторых фаланг. И останавливаться не прекращала, пустив пока еще тонкие, но такие ярко-красные корешки почти до запястья. Его, Энди, запястья, пока еще точно его.

– Страшно… — сама себе сказала Ниа.

— Лучше сделать прямо здесь. — Зубочистка повернулась к Кудре. – У тебя же есть спиртовка, чтобы нож прокалить?

– Нет. — Ниа мотнула головой, получилось даже смешно. Из-за косичек, собранных в узел, она казалась длинноголовым инопланетянином в скафандре. – Время потратим, и результат будет плохой. Он не сможет делать нужное.

— И что тогда? — Зубочистка уставилась на нее, уже расстегивая кобуру.

Брухо опустила руку, достав свой, черный и кривой, клинок. Энди, замерев, смотрел на нее.

– Вытяни руку.

Рука поднялась, дрожаще-белая, лишь полыхающая алым заревом заражения пальцев.

– Эй, а убиратса, милаха, мне потом? -- поинтересовался Кудря.

– Подержи что-нибудь, – Ниа кивнула Зубочистке, показывая, что держать «что-нибудь» надо под рукой.

Из подсумка брухо, хрустя чем-то, пахнуло кислым, сминаемым в ее свободном кулаке. Нож полоснул по пальцам, обжигая нестерпимой болью. Ниа подняла кулак над медленно вытекающими черно-зелеными каплями, текущими внутри больной руки вместо крови. Вниз посыпался зеленый порошок, руку обожгло как кипятком, да еще с пропущенным через него электричеством. Энди замычал, брызгая слезами из глаз, застыв и почти беззвучно крича от боли. На голову легла теплая рука Зубочистки.

Брухо, отрывисто и ритмично выдыхая, шептала наговор, заставляя одну из лоа, ставшей золотой змеей, вылизывать открытые широкие порезы, превращая порошок в густую пасту. Руку Энди рвало изнутри раскаленными крючьями, но… Но тупая боль обмороженных пальцев уходила куда-то далеко.

Через минуту все кончилось. Лоа, напоследок цапнув горячими кривыми иглами зубов, пропала, а паста, засохнув на глазах, превратилась в осыпавшуюся и не долетевшую, распадаясь дымом, пыль. А рука… а рука стала как новенькая.

– Ничего себе, – протянула Зубочистка, – научишь?

– Нет. – Ниа щелкнула пальцами, выбив небольшой язык пламени и провела им по лезвию ножа, прежде, чем убрать. – У тебя не получится.

– Это, – качнулась машина под забравшимся Бьярном, – идти пора. Там в ельнике что-то вроде есть, и оно уже не одно. О, а чего вы там все встали?

– В ельнике? – Кудря вдруг из темного начал становиться светлым. – И чево там?

Бьярн пожал плечами, совершенно по медвежьи.

– Как кто ползком двигается, то пропадает, то исчезает. Хотели пальнуть, да патронов жаль.

– Вот где гадство! – Кудря шлепнул себя по бедрам. – Давайте-ка, голуби сизокрылые, валите уж куда-нито. Меня, нешто, могут не тронуть, коль один буду. Все ж я почти свой.

– Кто там? – Ниа дернула крыльями носа, презрительно косясь на труса.

– Внучата Лоухи, ктож ишшо? – Кудря торопливо заходил взад-вперед. – Ой беда-беда, ишшо и застрял тута, а-я-я-я-я-й…

– Надо идти, – Зубочистка уже паковала все, что планировала довезти и не таскать на себе. – Говорят, Ляминкайннен был хорошим, просто веселым парнем, бабником и чудо-охотником.

– Кто? – Ниа посмотрела на нее.

– Ляминкайннен, охотник, из Калевалы. Только времени с тех пор прошло много, и уважают его далеко не все местные, не говоря о приезжих. Так что дети Лоухи и он теперь не разлей вода, а привычку охотиться он так и не бросил, и выходит у него чудо как хорошо. А мне моя шкура дороже, когда со мной, а не у его очага.

– Пойдем пешком? – Ниа набросила лямки рюкзака. – Тебе самой не страшно?

– Вам токмо до плато добратса, – Кудря потрепал себя за бороду. – Туды им хода нету, опасаютса.

– Кого?

Бьярн, навесивший на себя снаряжения как мул, хохотнул, выпрыгивая.

– Троллей, подружка. – Зубочистка нацепила на винтовку маскировочный чехол. – Им его стрелы как слону дробина.