Царство льда

Но скандал не утих. 3 января Беннетт после обеда вышел из клуба «Юнион» и хотел уже сесть в упряжку, ожидавшую его на Пятой авеню, но тут его испугала темная фигура на тротуаре. Это был Фредерик Мэй, брат Кэролайн, который приехал прямо из Балтимора. Крепкий мужчина 26 лет, Мэй был довольно старомоден: благородство и семейная честь были для него не пустыми словами. Он приехал отомстить за публичный позор, который постиг дом Мэев (не говоря уж об их рояле), и вернуть сестре доброе имя.

Мэй взмахнул кнутом и хлестнул им Беннетта. Сначала Беннетт не дал отпора. Орудуя кнутом, Мэй повалил его на землю и избил до полусмерти. В этой сцене было что-то до боли знакомое – такая же участь не раз постигала отца Беннетта на заре существования «Геральд».

«Может, просто убьете меня и покончим с этим?» – наконец выдавил Беннетт. Сцепившись с нападающим, он сумел свалить его с ног. К этому моменту члены клуба «Юнион» уже столпились у окон. С минуту мужчины катались по тротуару, со всей силы колотя друг друга, пока «кровь не забрызгала весь снег до самой мостовой», как подметила одна из газет.

В конце концов несколько членов клуба «Юнион» выбежали на улицу и разняли неистовствующих противников. Мэй побрел прочь по Пятой авеню, а Беннетт, корчась от боли и потирая подбородок, залез в упряжку. У него на переносице красовалась большая ссадина.

Но нос был меньшей из его потерь. Ужасно пострадала гордость Беннетта, и следующие несколько дней он варился в собственном соку. Затем он нашел выход, который мог бы удовлетворить и его балтиморского противника. Гостившая у брата в семейном особняке на Пятой авеню Жаннетта со слезами на глазах умоляла его не делать этого, но он ее не слушал. Беннетт уже решил для себя, что вызовет Мэя на дуэль.

Посланцем, которого Беннетт отправил бросить перчатку, стал его друг Чарльз Лонгфелло, сын великого поэта. Мэй сказал Лонгфелло, что принимает вызов Беннетта, и они условились о тайном месте на границе Мэриленда и Делавэра неподалеку от деревушки Слотер-Гэп. Дуэль была назначена на 7 января.

В 1877 году дуэли были под запретом на всей территории Соединенных Штатов и считались архаичным, если не варварским, обычаем. И Беннетт, и Мэй понимали, что любой окружной прокурор, прознав об их дуэли, не станет сдерживаться и выживший в поединке, скорее всего, надолго отправится за решетку, поэтому было решено держать все подробности в тайне.

Двое дуэлянтов вместе со свитой – включая врачей – под вымышленными именами на поезде доехали до станции Слотер и дальше пошли по снегу пешком. Подозрительным местным жителям они представлялись служащими Пенсильванского железнодорожного управления, которых отправили разведать местность для прокладки нового полотна. Через час они добрались до отдаленного пастбища на границе двух штатов неподалеку от топких берегов реки Чоптанк. На один из окрестных холмов поставили человека, который должен был следить, чтобы дуэлянтов не побеспокоили.

Около двух часов мужчины сняли пальто и заняли позиции в 20 шагах друг от друга. Каждый выбрал и зарядил пистолет, пока стоящие рядом секунданты говорили слова поддержки. Мэй приехал в черном, но его секундант решил, что так он слишком заметен на снегу, накинул ему на плечи светлый пиджак. Позже в нью-йоркском журнале «Уорлд» написали, что Мэй стоял боком, спиной к ветру и прикрывался рукой с пистолетом, прижимая локоть к корпусу, а мистер Беннетт «стоял лицом, чем подвергал себя большей опасности, но при этом получал возможность лучше целиться».

«Готовы? – спросил распорядитель, а когда оба дуэлянта кивнули, дал отсчет: – Один, два, три… Огонь!» Противники подняли оружие и прицелились.

Точно неизвестно, что именно случилось дальше, но, скорее всего, Мэй первым спустил курок. Его пистолет, очевидно, дал осечку (хотя, по некоторым сведениям, он намеренно выстрелил в воздух). Это дало Беннетту время тщательно прицелиться. Прошло несколько напряженных секунд – свидетелям показалось, что Беннетт ужасно нервничает. Его усы подрагивали. Считается, что он пощадил оппонента. Он выстрелил, но только ранил Мэя – пуля чиркнула немного ниже плеча по руке, которой тот стрелял. Врач Мэя счел эту рану достаточным основанием, чтобы прервать поединок. Фредерик Мэй не мог продолжать дуэль.

Беннетт и Мэй заявили о «сатисфакции», и на этом все закончилось. Обе стороны с облегчением восприняли такой удачный исход, но противники не пожали руки и не перекинулись ни словом, шагая по снегу обратно к железнодорожным путям.

По дороге Беннетт спросил у своего секунданта, доктора Чарльза Фелпса: «Что ж, доктор, думаете, я правильно поступил?»

«Мне было бы ужасно жаль убить человека, жизнь которого была бы в моей власти, – ответил доктор Фелпс, но затем, взглянув на распухший нос Беннетта, добавил: – Но я бы, пожалуй, не устоял перед искушением его ранить».

По имеющимся сведениям, Мэя отвезли в дом его дяди в Мэриленде, где врач очень быстро залечил его рану. Беннетт со спутниками остановились в близлежащем отеле и заказали несколько кувшинов пива. В «Геральд» написать о дуэли было нельзя, но несколько заметок появилось в «Нью-Йорк таймс» – в одной из них радостно сообщалось, что вопрос разрешился «полюбовно» и «обе стороны покинули место дуэли в приподнятом настроении, довольные, что кровавой трагедии удалось избежать». Никто из противников – замечала «Таймс» – не получил серьезных повреждений и «не лишился ни жизни, ни здоровья, ни присутствия духа».

Столкновение Беннетта и Мэя называют последней официальной дуэлью на территории Соединенных Штатов. Такое заявление кажется несколько натянутым, однако она точно стала одной из последних дуэлей в США и, учитывая социальный статус противников, привлекла внимание обывателей как в Америке, так и по всему миру. Инцидент расследовали правоохранительные органы нескольких штатов, однако они не нашли достаточных оснований для выдвижения обвинений – все свидетели дуэли хранили обет молчания. Доктор Фелпс даже отсидел за решеткой за отказ давать показания большому жюри, созванному окружным прокурором Нью-Йорка. В надежде приуменьшить значение дуэли и тем самым сбить обвинителей со следа представители обеих сторон сообщили прессе, что Мэй вообще не был ранен, – и эта история закрепилась в общественном сознании.

И все же, вернувшись в Нью-Йорк, Беннетт обнаружил, что его конфуз в доме Мэев до сих пор не забыт и не прощен, а последовавшая за ним дуэль лишь добавила противоправности его вопиющему социальному проступку. Он стал такой же персоной нон грата, которой когда-то являлся его отец, хотя и по другим причинам. Обитатели Пятой авеню решили, что «у них нет желания развлекать человека, которого, очевидно, в свое время не приучили к лотку», как выразился один из биографов Беннетта.

Реакция Беннетта на этот остракизм оказалась весьма любопытной, однако, возможно, это было лишь очередным проявлением его эксцентричности. Раз уж семейство Мэев теперь воротило от него нос, нью-йоркское общество его отвергало, а окружной прокурор был решительно настроен засадить его в тюрьму, Беннетт вознамерился сжечь все мосты и навсегда покинуть Нью-Йорк. Подобно своей матери, которая когда-то увезла из этого города его самого и Жаннетту, он решил оставить свою американскую жизнь и отправиться в Париж. Ему не хотелось иметь ничего общего с городом, воспетым в названии его газеты: руководить этой бизнес-империей можно было и из-за океана, ежедневно связываясь с редакторами и передавая все свои экстравагантные желания посредством непомерно дорогих трансатлантических кабелей. «Нельзя сказать, что таким образом Беннетт изгонял себя из Нью-Йорка», – написал впоследствии его биограф. Скорее это «Нью-Йорк навсегда изгонялся из его мира».

В середине января он незамеченным пришел на пристань и поднялся на борт парохода, следующего во французский Гавр. Вскоре он обосновался в Париже в великолепной квартире прекрасной эпохи на Елисейских Полях. Но вскоре он услышал от друзей, что Фредерик Мэй приехал во Францию, не оставляя надежды отомстить за поруганную честь своей сестры. Боясь внезапного нападения, Беннетт заказал некий «сверкающий панцирь» – плотную кольчугу, которую долго носил под одеждой. Наконец, обезумев от напряжения и устав носить тяжелую и жаркую броню, он отправил друзей встретиться с Мэем и выяснить его планы. Один из близких парижских знакомых Беннетта впоследствии написал: «Мистер Мэй заявил, что не собирается никого убивать, поэтому ДГБ с великим облегчением снял свой панцирь».