Царство льда

Были на выставке и другие диковины. В японском павильоне всем желающим показывали невероятно быстро растущую лиану кудзу, о которой в западном мире еще не слышали. Кроме того, посетители могли посмотреть скульптуры Родена, послушать самый большой в мире орган и полюбоваться на гигантский факел статуи Свободы работы Фредерика Огюста Бартольди (остальная часть статуи была еще в процессе создания во Франции). Именно там, на Всемирной выставке, американской публике представили новую приправу – кетчуп «Хайнц», шипучий напиток из коры дерева сассафрас, продававшийся под маркой «Корневое пиво Хайрс», и удивительный тропический фрукт, который подавали в фольге и с вилкой и назвали бананом.

Однако самым популярным аттракционом выставки стал машинный зал – сводчатый, похожий на теплицу ангар, занимавший 14 акров, что в три раза больше площади собора Святого Петра в Ватикане. Этот зал был храмом всевозможных машин, в нем гудели, жужжали и ревели бесчисленные насосы, турбины, генераторы, станки, пилы и новые хитроумные инструменты. По обеим сторонам проходов стояли изобретения – в основном американские, в массе своей прорывные. Там был, к примеру, аммиачный компрессор Лайна – Вольфа, служивший для изготовления льда. Там был и двигатель Брайтона, представлявший собой практический прототип двигателя внутреннего сгорания. Там были и трехтонные маятниковые часы, произведенные Сетом Томасом, 26 других часов, расставленных по залу. Там были новые локомотивные тормоза, новые лифты и усовершенствованные ротационные аппараты.

Но самым удивительным в машинном зале был огромный двигатель, питавший все остальное. Большой центральный двигатель, который порой называли всемирным паровым двигателем, был самым крупным двигателем в мире и весил более 650 тонн. Его сконструировал блестящий американский инженер Джордж Корлисс. Посредством сети подземных шахт общей протяженностью около мили он питал паровой энергией более тысячи меньших машин, выставленных в зале.

В день открытия ярмарки в мае президент Улисс Грант в присутствии более 150 000 человек потянул за рычаг и запустил эту громадину. Ожив, огромный двигатель заурчал, и, казалось, что это урчание исходит из самого нутра механизма. Корреспондент журнала «Сайнтифик Американ» назвал это урчание «тихим мурлыканьем… своего рода механической музыкой». В сравнении с необъятной машиной, президент казался карликом. Высотой с пятиэтажный дом двигатель был установлен на платформе в центре просторного зала и напоминал живую скульптуру с двигающимися руками, дрожащими рычагами и зубчатыми шестеренками. Один только его маховик, вращающийся с постоянной скоростью 36 оборотов в минуту, весил 56 тонн.

Летом Большой центральный двигатель полюбился посетителям и постепенно превратился в символ выставки. Как замечал «Сайнтифик Американ», он был ее «огромным пульсирующим железным сердцем». Когда машинный зал посетил Уолт Уитмен, он сел перед изящным гигантом и полчаса смотрел на него, не произнося ни слова. Писатель Уильям Дин Хоуэллс назвал его «стальным атлетом» и заметил, что именно в таких машинах «громче всего слышен голос национального гения».

В статье для «Атлантик мансли» Хоуэллс описал, как «мощные балансиры толкают вниз поршни, огромный маховик вращается с такой силой, что все вокруг дрожит, а сотни живых деталей делают свою работу с неукоснительной точностью». Механизм начищенного колосса был таким совершенным, что он функционировал почти без вмешательства человека. «Внутри этого невероятно могучего двигателя, – писал Хоуэллс, – установлен стул, на котором сидит механик и спокойно читает газету, словно покачиваясь в кресле у себя дома. Время от времени он откладывает газету, поднимается по одной из лестниц, огибающих механизм, и смазывает маслом особенно нагруженный участок гигантского тела, после чего спускается и снова раскрывает газету».

Посетители из других стран были поражены технологической мощью, представленной в машинном зале, и особенно двигателем Корлисса. Америка не стояла на месте, в ней кипела новая энергия и расцветал туземный талант. Появлялся американский стиль промышленного производства, который основывался на автоматизации, использовании взаимозаменяемых частей и машинного производства машин, питавших другие машины. Лондонская «Таймс» восторгалась: «Американец изобретает так, как грек вытачивал скульптуру, а итальянец рисовал: в нем чувствуется гений». В сообщениях других английских наблюдателей чувствуется тихое отчаяние. «Если сейчас, в 1876 году, сравнить нас с американцами, – писал выдающийся британский инженер Джон Андерсон в официальном отчете о Всемирной выставке, – останется только признать… что мы лишаемся былого лидерства, поскольку оно переходит к американцам».

В жаркую июльскую неделю одним из самых примечательных гостей Всемирной выставки стал немецкий профессор Август Петерман. Хотя Петермана можно было назвать самым знаменитым и самым уважаемым географом в мире, он мало путешествовал и жил затворником. В Америке он никогда прежде не бывал. Предприняв круиз вдоль восточного побережья США, он на десять дней остановился в Филадельфии, осмотрел павильоны выставки и был восхищен увиденным. Всемирная выставка показалась ему «великим достижением, затмившим все предыдущие выставки в Европе. Здесь стало ясно, каково положение Соединенных Штатов в мировой культуре».

Доктор Август Генрих Петерман был угрюмым и необщительным человеком. Обладатель окладистой бороды и маленьких рук, он носил очки в тонкой оправе, строгий фрак, шелковый жилет и галстук. В свои 54 года он смотрел вокруг острым взглядом ювелира, а двигался и разговаривал с пугающей многих аккуратностью. Человек энциклопедических познаний, воспитанный в гумбольдтовской традиции, он мог аргументированно обсуждать практически любой вопрос мировой науки. Однако за внешней холодностью Петермана скрывалась некоторая вспыльчивость; его давно мучили приступы маниакальной депрессии. Порой на его лице отражались тоскливая сентиментальность, глубокая меланхолия, мировая скорбь. Он постоянно вступал в споры, причем его убежденность в своей правоте нередко подкреплялась маленьким револьвером, который он носил в кармане жилета. Петерман безупречно говорил по-английски с легким британским акцентом, поскольку много лет прожил в Лондоне, где был влиятельным, хотя и скандальным членом Королевского географического общества. Он работал в Королевской обсерватории в Гринвиче и недолго служил «физическим географом и резчиком по камню» при дворе самой королевы Виктории.

В 1850-х годах Петерман вернулся в родную Тюрингию в лесистом сердце Германии. Именно там, в тихом средневековом городке под названием Гота, он и создал географический институт, который стал издавать самые подробные и красивые карты на свете. Его предприятие работало как часы и быстро заслужило уважение ученых и путешественников со всего мира. Помимо прочего он был редактором влиятельного ежемесячного журнала «Географические известия Петермана», в котором публиковались новейшие карты и статьи о передовых областях исследований. Мудрец из Готы, как зачастую называли Петермана, считался одним из лучших в мире «картографов-теоретиков». Не стоит и говорить, что его чрезвычайно интересовали немногочисленные белые пятна, по-прежнему остававшиеся на картах мира, еще не описанные места, где до сих пор не ступала нога человека. Он считал своим профессиональным и личным долгом постепенно заполнить эти белые пятна. Петерман взял в привычку систематически опрашивать путешественников, которые только вернулись, скажем, из африканского буша или австралийского аутбэка, соотнося их отчеты с составленными на месте планами, Петерман вместе со своей армией картографов наполнял белые пятна немного большим количеством деталей. Видный британский картограф Джон Бартоломью так описал страсть Петермана к terra incognita: «Он был так увлечен заполнением белых пятен на своих картах, что казалось, ему нет покоя, пока на свете остаются неизведанные земли».