Страница 29 из 42
– Твоя правда, хабладорито, твоя. Но у меня есть и своя. И заключается она в том, что только тот настоящий мачо, кто может бросить все свои печали, да сделать хотя бы раз в жизни действительно то, что хочется ему, а не кому-то другому.
– А разве я…
– Да, милый мой чико, – передразнила королеву Пепа. – Ты никогда не делаешь того, что может не понравиться королеве по-настоящему. Даже если тебе очень этого хочется.
– Естественно, ведь от этого зависит мое благополучие и даже жизнь. Но что за намеки, Пепа?
– Какие намеки, Мануэлито?! Я просто говорю, что тебе давно уже следовало бы жениться на мне и дать мальчику свое имя. Или ты скажешь, что тебе совсем не хочется этого?
– Разумеется, я был бы счастлив! – ответил он, уткнувшись взглядом в пышную дразнящую даже сквозь ткань грудь.
– Так сделай это. Ради своего счастья хотя бы. Или ты боишься? Боишься лишиться королевской ласки?
Мануэля передернуло при воспоминании о последнем свидании с Марией Луизой, и он искренне вздохнул.
– Ах, Пепита, к чему такие слова? Ничего я не боюсь. В конце концов, мои постельные обязанности перед королевой давно стоят у меня поперек горла. Эти идиоты Бурбоны делают все, что захотят, а я только отдуваюсь за все их прихоти. Вот отделаюсь от чертовых святош да и уйду в отставку. Однако сейчас сделать это решительно невозможно. Меня тут же упекут в подвалы инквизиции, и на этом все кончится.
– А послушай, Мануэль, – вдруг оживилась Пепа, которая в продолжение всего разговора о чем-то напряженно размышляла. – Если я помогу тебе избавиться от этих святош, ты женишься на мне?
– Да как ты можешь мне в этом помочь?
– Это уж мое дело. А твое ответить: да или нет.
– Мне бы не хотелось впутывать тебя во всю эту гнусную политику.
– Разве меня возможно впутать в политику? Вот глупец! Ты все сделаешь сам. Послушай, если причина твоей нерешительности только в этом, просто пошли подальше всех этих святош – вот и все. Я бы плевала на все это, – при этих словах Хосефа действительно презрительно сплюнула приставшую к губе крошку табака, – а вот малыша не стоит навсегда оставлять бастардом.
– То есть как это, послать подальше? – оторопел Мануэль.
– А так, в Рим. Раз они так любят этого своего Папу, так пусть и катятся к нему и не мешают здесь людям жить так, как им хочется.
– Но… Рим осажден французами, и Папе сейчас не до гостей…
– Неужели ты тоже так считаешь? А я вот думаю как раз наоборот: сейчас он как никогда нуждается в поддержке верных ему людей.
– Как, как ты сказала?! Как никогда нуждается в поддержке!.. Пепа, ты гений! – и с этими словами Мануэль вскочил с дивана, подхватил на руки тяжелую, несмотря на тонкую талию и узкие ножки Пепу, и закружился с ней по комнате. – Ах, черт! Пепа! Что бы я без тебя делал?! Мы обвенчаемся с тобой тотчас же! Эй, музыку сюда, вина! – Двое гвардейцев, стоявших за дверями, тут же помчались исполнять приказания. – Бежим, бежим в мою домашнюю часовню, падре Челестино, должно быть, еще там!
В ту же ночь премьер-министр Испании, Князь мира, герцог Алькудиа, дон Мануэль Годой обвенчался в домашней часовне своего дворца с Хосефой Тудо и после бурной брачной ночи едва успел появиться к первому приему у королевы. Мария Луиза в это утро была капризна, зато ее фаворит предельно любезен, однако от всех стремлений августейшей любовницы Годой на этот раз мягко отказался, сославшись на легкое недомогание, заодно оправдывая им же свой поздний подъем.
– Да, чико, а король уже справлялся о тебе и так подозрительно сказал мне: «Странно, что именно сегодня его и нет».
– Так и сказал?
– Да, именно так и сказал. А когда я спросила, какая же странность в твоем сегодняшнем отсутствии, он ответил, что именно сегодня он хотел спросить тебя об одном деле, а тебя не оказалось.
– А Его Величество не изволили сказать, о каком именно деле хотели поговорить со мной именно сегодня?
– Нет, как я ни просила. Его величество ограничился лишь тем, что просил тебя зайти к нему, как только появишься.
– Но что же вы сразу мне не сказали об этом?
– Ах, чико, как ты не понимаешь! Мне не хотелось сразу отпускать тебя сегодня… Но раз ты такой бука, то так уж и быть, иди. Король, должно быть, уже совсем в нетерпении.
Раскланявшись и поцеловав унизанную перстнями руку, Годой с гулко бьющимся сердцем, через весь дворец направился на половину короля. «Что там еще такое? Что за спешка? – в волнении думал он, одолеваемый нехорошими предчувствиями. – Вряд ли это касается вестей из инквизиции. Если бы Лоренсана уже получил ответ Папы, то эти святоши первым делом направились бы к королеве, а не к королю. Значит, дело в другом… Неужели этому олуху уже донесли о моем тайном венчании?» – вдруг в ужасе подумал он. – Но ведь я постарался принять все меры предосторожности, до поры до времени эта новость для всех должна оставаться тайной. Челестино – человек верный и вряд ли начнет затевать против меня скрытые интриги. В свидетелях были только Браулио, которого заподозрить трудно, и дуэнья. Старой карге тоже совсем не резон идти против интересов своей хозяйки…» – Мануэль так и не нашел вразумительных причин для столь срочного вызова к королю, а между тем до приемной Его Католического Величества оставались считанные шаги.
– Ага, пришел, – громовым голосом приветствовал его Карлос. – Что это ты, голубчик, сегодня, против обыкновения, отсутствовал во дворце с утра?
– Вчера с вечера, Ваше Величество, я отправился к себе в Алькудию, – начал Годой, пытаясь по выражению темно-голубых и словно смотрящих в пустоту глаз короля угадать, действительно ли он уже знает о происшедшем в часовне, или его вызов касается чего-либо другого.
Однако лицо короля с глазами, как у слепца, по-прежнему ничего определенного не выражало.
Мануэль уже собрался перевести все в шутку, как в следующее мгновение Карлос, освобождая первого министра от дальнейших мучительных раздумий и всяческих отговорок, нетерпеливо выпалил:
– Ладно, черт с ним, меня не интересует, что вы там делали в своем дворце, но что это за болтовня, позвольте спросить?
– Какая болтовня? О чем вы, Ваше Величество?
– Вот, прочтите! – и король небрежно сунул Годою под нос какую-то бумагу.
Мануэль уставился в нее и против короткого ногтя короля прочел:
«Он предлагал мне, Ваше Величество, устроить у нас Директорию на манер французской…»
Все сразу стало ясно. Годой даже не спросил об авторе, прекрасно зная, что такое мог написать только министр юстиции Мельчиор де Ховельянос.
– Одну минуту, Ваше Величество, – сказал Мануэль и, не поклонившись, выскочил из кабинета. Карлос Четвертый в недоумении пожал вслед ему плечами, но продолжал спокойно ждать. Он, в общем-то, и до этого не очень волновался, а теперь, за одну минуту ничего страшного случиться не успеет. Втайне король все-таки глубоко надеялся на благополучное разрешение вопроса. Карлос привык к своему первому министру и ничего не хотел менять.
Мануэль стрелой летел к себе в кабинет, по пути бормоча проклятия в адрес этого черта Ховельяноса. «Вот ведь каналья, не я ли вытащил его из забвения и помог вновь оказаться на первых ролях в этом государстве! Вот она – благодарность человеческая».
У себя в кабинете Годой, несмотря на адский беспорядок, довольно быстро нашел черновик того письма, которое недавно послал министру юстиции, и с ним вновь побежал в приемную короля. Какая-то старая фрейлина, которую он едва не сбил с ног, только пискнула, словно мышь, и прянула в сторону. Мануэль ворвался в кабинет почти не запыхавшимся и точно так же, как за минуту до этого король, указал ногтем его величеству ту свою фразу, которая была истолкована министром юстиции таким вопиющим образом.
Король, хмуро глядя в довольно-таки аккуратно исписанный черновик, прочел:
– При существующей сегодня у нас в Испании форме правления мы можем достичь даже намного большего, чем французы со всем их так называемым демократическим устройством. Но впрочем, если вам угодно, мы можем организовать и у нас нечто вроде королевской Директории. Однако, все это лишь пустые формальности… – король перестал читать и полным признательности взглядом посмотрел на своего любимца, Князя мира, кавалера ордена Золотого руна.