Страница 26 из 92
При всех толкованиях притч, которые давались в течение многих столетий, прошедших после смерти Иисуса, их основная тема – грядущее Царство, которое превзойдет все надежды Израиля и повергнет в изумление власти предержащие. Необходимо бодрствовать в ожидании этого события, ибо оно неизбежно застанет нас врасплох: поэтому и мудрые, и неразумные девы задремали перед приходом жениха – но мудрые девы налили в свои светильники достаточно масла, так что когда жених разбудил их, светильники горели.[129] Не без сарказма Иисус замечает, что хозяин дома не отдал бы свой дом на разграбление, если бы знал день и час, в который придет грабитель, – вот так и «в который час не думаете, придет Сын Человеческий». Что за неожиданная мысль: сравнить исполнение Божьего замысла с преступлением, да еще и насильственным![130] В этих историях гремят шумные пиры и празднуются свадьбы, но порой безжалостно пренебрегается не только здравым смыслом, но и естественным чувством справедливости: работники в винограднике, трудившиеся весь день, получают такую же плату, как и те, кто проработал всего час, – и им еще говорят, чтобы не жаловались![131] В грядущем Царстве – свои законы и правила. Впоследствии, взявшись за организацию повседневной жизни своих прихожан, Церковь постаралась приглушить это «неудобное» звучание притчей.
Иисус меняет правила
Мысль о том, что все правила теперь изменились, можно найти во многих изречениях Иисуса, особенно в тех, что в евангелиях от Матфея и от Луки собраны в антологию, известную под названием, данным Матфеем, – Нагорная проповедь. (Согласно Луке, эта проповедь была произнесена не на горе, а на равнине; но эта картина далеко не так воодушевляла христиан.[132]) Начинается оно красочными благословениями тем, кого в мире принято считать несчастными: нищим, голодным, плачущим, а также кого все ненавидят. Все они обретут блаженство, прямо противоположное их нынешним скорбям. На протяжении долгих веков эти «блаженства» остаются занозой в башмаках роскошно живущих церковников, утешением для угнетенных, а для многих христиан – практическим стимулом для поисков лишений и смирения: именно этим мотивом руководствовались монашеские братства, как мы увидим далее. И затем Иисус продолжает «переворачивать» традиционную картину мира: вслед за «блаженствами» идут традиционные цитаты – вроде восхитительного: «Не убивай; а кто убьет, подлежит суду» – и дальше они доходят до абсурда путем доведения их до логического конца. Так, физическое убийство в самом деле необходимо осудить – но то же касается тех, кто, гневаясь на брата своего, выплескивает свой гнев в убийственных выражениях: они подлежат геенне огненной.[133] Вообще в речах проповедника то и дело сверкает адский огонь. В них нет ничего мягкого, кроткого, расслабленного: это пронзительный, как удар ножа, переворот привычных представлений и стереотипов. В этих мощных словах – новый строй жизни, где потоки любви направляются на тех, кого никто не любит, кого и любить-то невозможно; где о сложнейших проблемах говорится с острой, почти болезненной прямотой; где с презрительной усмешкой отвергаются любые советы «быть разумнее», «считаться с обстоятельствами» или «беречь себя». Вот что такое Царство Божье.
Наступление Царства Бога
Постоянная мысль Иисуса о грядущем Царстве очевидна не только в Нагорной проповеди, не только в именовании себя, по Книге Даниила, «Сыном Человеческим», но и по Молитве Господней, которой он научил своих учеников и которая, в различных вариантах, включена в обе версии Нагорной проповеди.[134] От обращения к Отцу Небесному молитва сразу переходит к призыву: «Да приидет Царствие Твое». Несомненно, что даже в своей греческой форме она принадлежит к древнейшему слою евангельских материалов, поскольку в одном из ее прошений содержится прилагательное, смысл которого позднейшие христиане понимали с трудом – «epiousios», очень редкое греческое слово. В современном английском переводе это слово не выглядит загадочным, смысл его ясен и вполне обычен: «Дай нам наш ежедневный хлеб». Но «эпиусиос» не значит «ежедневный»: значение этого слова – что-то вроде «сверх должного», «сверх необходимости» или, может быть, «на завтрашний день». В первом переводе латинской Вульгаты на английский, предпринятом в XVI веке Католической церковью, проблема была решена через заимствование латинского слова – «суперсубстанциальный»; однако строчка «хлеб наш суперсубстанциальный дай нам…», как нетрудно догадаться, не приобрела популярности в народе. Что означает «эпиусиос»? Возможно, это указание на все то же грядущее Царство Божье: в нем народ Божий будет испытывать новый голод, для утоления которого потребуется новое пропитание – но, поскольку Царство Божье вот-вот наступит, этим новым пропитанием лучше запастись уже сейчас.[135]
Твердая уверенность Иисуса в скором и неминуемом пришествии Царства Божьего тем более поражает, если вспомнить, что уже через несколько десятилетий после его смерти Церковь резко пересмотрела свое мнение по этому вопросу. Апостол Павел крайне редко передает то, чему, собственно, учил Иисус; тем более примечательна его ссылка на «слово Господне» о том, что «сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба» – фраза, отраженная (быть может, через несколько десятков лет после создания Павловых посланий) в Евангелии от Матфея.[136] Вокруг себя Иисус собрал двенадцать ближайших учеников, так называемых апостолов, которым в его общественном служении была отведена особая роль: двенадцать – число рассеянных колен Израилевых, знак того, что расколотое прошлое и настоящее вновь собирается воедино. Согласно Новому Завету, поскольку Иуда, один из двенадцати апостолов, предал Иисуса властям и затем покончил с собой, после смерти Иисуса ученики выбрали из двух кандидатов нового апостола, Матфея, чтобы их снова стало двенадцать.[137] То, что после этого большинство апостолов в раннехристианской истории почти не упоминаются, делает еще более примечательным тот факт, что евангельские рассказы об Иисусе уделяют такое внимание отбору Двенадцати и их роли в служении Иисуса.
Как Иисус понимал свое дело
Итак, Иисус был убежден, что облечен от Бога особой миссией – проповедовать Божью весть, сосредоточенную вокруг скорого и неминуемого преображения мира; однако о себе самом он говорил двусмысленно и с сознательной иронией, а высказывания его часто окрашены тонким юмором. Он говорил о том, что занимает в божественном плане некое особое место, ожидал последнего суда, на котором будет играть ведущую роль, но в то же время предвидел, что на пути к этому победному концу его самого и его последователей ждут страдания и смерть. Порой толпа смеялась его шуткам. Порой – ужасалась и негодовала его вольным отзывам о признанных авторитетах, например, когда он издевался над другими религиозными учителями, говоря, что они «отцеживают комара и проглатывают верблюда». С точки зрения обывательского здравого смысла многие его слова не входили ни в какие ворота; «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», сказал он человеку, который хотел прежде похоронить своего отца, а затем уже идти к нему в ученики.[138] Это изречение явно подлинно: авторам евангелий пришлось сохранить его в тексте, хотя оно возмущает и благочестие всех древних религий, и нормальные человеческие инстинкты; более того, в течение всей своей последующей истории христианство оставалось глухо к этому завету. Порой Иисус озадачивал своих слушателей загадочными речениями, которые потом «расшифровывал» в узком кругу, для ближайших учеников.[139] Он обладал некоей силой: вокруг него, как и вокруг многих харизматичных учителей, на протяжении веков множились рассказы об удивительных исцелениях, чудесном снабжении едой и питьем, даже о воскрешении мертвых (по крайней мере тех, кто казался мертвыми). На протяжении многих столетий именно чудеса Иисуса привлекали к нему верующих – и лишь в последние три века, благодаря Просвещению, они все чаще вызывают у христиан неловкость или интеллектуальный конфликт.
129
Мф 25:1–13.
130
Лк 12:39–40; в известной нам форме эта метафора не похожа на притчу, но именно так называет ее Петр, и, возможно, это часть не дошедшего до нас рассказа. О ее отголоске в гимне христианского поэта IV века Ефрема Сирина см. с. 193.
131
Мф 20:1–16.
132
Мф 5–7, Лк 6:17–49, а также другие фрагменты. Большая часть того же материала рассыпана по Евангелию от Марка.
133
Мф 5:21–26.
134
Мф 6:7–15, Лк 11:1–4; см. также Мк 11:25–26. Две последние – сокращение полной версии от Матфея.
135
См. интересное рассуждение об этом в: T.G.Shearman, “Our Daily Bread”, Journal of Biblical Literature, 53 (1934), 110–117 (хотя выводы Ширмана могут показаться чересчур простыми), и в: E.Lohmeyer, “Our Father”: An Introduction to the Lord’s Prayer (New York, 1965), 141–151.
136
1 Фес 4:15–16, Мф 24:30–31 (изречение «Сына Человеческого»). Сам Павел очень мало говорит о «Царствии», а в Евангелии от Иоанна оно практически не упоминается (не считая Ин 3:3, 5).
137
Деян 1:21–26.
138
Мф 23:24, Мк 8:22, Лк 9:60 (ссылки неверные, кроме Лк. – Прим. пер.).
139
Описание обширных споров ученых о «мессианской тайне» см. в: C.Tuckett (ed.), The Messianic Secret (Philadelphia and London, 1983).