Страница 12 из 86
— Это ты меня учить будешь, Дуафу? — совсем рассвирепел толстяк. — Да ты ешь только виноград да ещё горсть фиников с чашечкой молока в день, потому что с детства хворым был и вечно больным животом маялся. Да и танцовщицы тебя не интересуют только потому, что ты, урод тощий, всегда заглядывался на мальчиков. Будешь ещё ты меня поучать!
— Тише, тише, друзья! Что вы, право, как сопливые мальчишки, сцепились? Детство вспомнилось, что ли? Ведь вы всегда цапались, когда мы вместе играли вот в этом саду, — проговорил примирительно визирь Верхнего Египта Ментухотеп, узкоплечий томный красавец.
Все трое были родственниками и ровесниками. Так сложилось, что они, ещё не достигнув солидного возраста, уже заняли высочайшие должности в государственной машине, наследовав их у рано отправившихся в мир Осириса родителей, растративших свои не очень-то долгие годы в праздном существовании, столь характерном для фиванской столичной аристократии.
Визирь сцепил белые пальцы на ухоженных, как у женщины, руках и вывернул их так, что раздался сухой треск.
— Ну, затрещал, красавчик, — поморщился главный жрец Амона. — Значит, не знаешь, что сказать. Помнится, в школьные времена ты всегда вот так крутил пальчиками, когда совершенно не представлял, как ответить на вопрос учителя.
— Да что тут говорить?! — бросил Ментухотеп, разглядывая отражение своего изнеженного лица в полированном серебряном бокале. — Наступили для нас тяжёлые дни. А ведь кто, как не мы, цвет земли страны Кемет и опора божественной власти фараона в самом сердце нашей империи, стовратных Фивах. Ведь до чего дошло: сам царевич Аменхотеп породнился с простолюдинкой и души в ней не чает. А если бы он был наследником, то вообще скоро наступил бы конец света. Представляете себе: дочь мелкого провинциального жреца, причём ливийского происхождения, вдруг становится царицей нашей страны.
— Да лучше Аменхотеп был бы на троне! — воскликнул Небуненес и испуганно оглянулся, подрагивая жирными щеками. Но рядом никого из слуг не было, а музыкантши стояли в отдалении на ступеньках, ведущих к пруду. — Он хоть толк в жизни столичной понимает и совсем не такой солдафон, как его старший братец Яхмос, — понизив голос, продолжил главный архитектор. — Ну а жена простолюдинка не проблема. Сегодня женился на одной, завтра — на другой, благо у нас девок красивых для фараона можно найти предостаточно. Назначит главной женой какую-нибудь очередную красивую дурочку, а простолюдинку запрет с нашей помощью в дальней комнате гарема. Там она и сгинет.
— Размечтался, толстобрюхий, — проворчал Дуафу, скривив тонкие губы в ироничной улыбке. — И наш повелитель, и его старший сынок здоровы и крепки, как буйволы. Так что о таком желанном тебе фараоне, желторотом и мягкотелом Аменхотепе, придётся забыть. Разве что ввяжутся оба наших правителя в какую-нибудь новую войну, а там, в чужих землях, мало что случиться может... — воровато оглянувшись, задумчиво протянул жрец.
— Это ещё когда будет! — воскликнул Небуненес, размахивая короткими волосатыми руками. — А мне завтра перед ними нужно статую поднимать. Да такую громадину и тысяча верёвок не выдержит! Как мне завтра выкручиваться? — тоскливо запричитал толстяк.
— Ладно, пора расходиться, — проговорил Ментухотеп и снова хрустнул пальцами. — Не то шпионы фараона точно ему донесут, что мы тут в саду битый час о чём-то перешёптывались. Давайте выпьем для виду вина и по домам. Завтра и вправду тяжёлый день будет.
Вскоре аристократы разъехались, так и не решив, что же можно противопоставить зарвавшимся простолюдинам, проворно лезущим во всевозрастающем количестве поближе к престолу.
3
Наступило утро дня, торжественного для всей столицы. Горожане очень любили массовые работы, которые заканчивались праздниками. Как только солнце поднялось над серо-жёлтой кромкой восточных гор и затопило яркими лучами улицы и площади огромного города, люди окружили статую фараона Тутмоса Третьего, поставленную на большие деревянные салазки. К ним привязали восемь длинных канатов, за которые должны были тянуть больше тысячи человек. Молодой жрец вскарабкался на колени статуи и с большим рвением окуривал каменный лик благовонным дыханием терпентина. Второй жрец стоял у подножия и разбрызгивал воду из кувшина, смешанную с благоухающим розовым маслом. Рядом с работниками, уцепившимися за верёвки, бегал главный архитектор, толстый Небуненес, размахивая позолоченным посохом и брызгая слюной. Он пытался отдавать какие-то приказания вконец сорванным голосом, но его просто не было слышно. В конце концов высокий, загорелый до черноты приказчик решил взять инициативу в свои руки и громко рявкнул:
— Хайя!
Его поддержала толпа, расположившаяся по обочинам дороги, идущей к храму.
— Хайя! — Усиленный тысячами глоток призывный вопль облетел весь город, вспугнув множество голубей, которые тучами вспорхнули над плоскими крышами.
Рабочие упёрлись ногами в пыльную землю и, напрягая мышцы всего тела, рванули верёвки. На сотнях загорелых шей жилы надулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Наконец-то салазки со статуей тронулись с места. Под полозья несколько человек начали проворно лить из кувшинов воду и жир, чтобы они лучше скользили. Со скрипом, хрустя о мелкие камни дороги, статуя поплыла по улицам города. Огромная толпа горожан сопровождала её приветственными криками и рукоплесканиями. Жрецы продолжали окуривать статую благовониями. Жрицы Хатхор{53} — владычицы Фив, потрясая цитрами и трещотками, пели гимны во славу Амона и Тутмоса Третьего. Рядом извивались танцовщицы и акробаты.
Вскоре шумная и живописная процессия приблизилась к главному храму столицы. Здесь перед двумя высокими башнями-пилонами должна была быть установлена статуя. Напротив храма на помосте, богато украшенном дорогими тканями, отливающими пурпуром и золотом, уже восседал на троне фараон{54}. На его голове сиял золотой урей, вделанный в лоб голубого шлема. Рядом в невысоких креслах сидели сыновья правителя: Яхмос и Аменхотеп. Вместе с младшим сыном царя Египта на широком кресле расположилась и его молоденькая жена — Тии. Внимание толпившихся вокруг повелителей придворных привлекала прежде всего она. Но молодая женщина сидела неподвижно, словно каменная, с невозмутимым лицом. Внезапно она вздрогнула, почувствовав на себе обжигающий взгляд. Это был Эйе. Он тоже находился в свите придворных, но стоял вместе со своим учителем чуть в стороне. Тии скосила свои чудесные голубые глаза, которыми так восхищалась вся столица, и увидела его в первый раз с того злополучного утра, когда упала в обморок на пристани Ипу, а очнулась в объятиях царевича. Её поразило новое, незнакомое выражение лица Эйе. Надменно-жестокое, оно было странно неподвижно. Тии побледнела. По её вискам и шее потекли струйки пота.
— Что-нибудь случилось? — заботливо склонился к жене влюблённый царевич, чутко уловив изменение настроения своей супруги.
— Ничего, Хеви[10], ничего, — успокоила его Тии, — наверно, просто солнце голову напекло.
Аменхотеп привстал и ударил позолоченным посохом стоявшего рядом чёрного нубийца с розовым зонтом.
— Как держишь, скотина?! Я же сказал, чтобы ни один луч солнца не коснулся её головы! Шкуру сдеру с живого! — зарычал он не своим голосом.
Все вокруг удивлённо обернулись. Это было так непохоже на всегда сдержанно-изящного законодателя мод столицы.
— Ишь как жёнушка-то его оседлала, пылинки самолично готов сдувать с неё! — рассмеялся наследник престола Яхмос, сидящий по правую руку от своего отца.
На этот раз он был одет тщательно, с подобающей для его положения роскошью. Но видно было, что его массивное тело тяготили складки изысканной одежды и многочисленные драгоценности, которыми он был увешан с ног до головы. Он почёсывался и подёргивал всем своим мощным телом, как застоявшийся в стойле жеребец.
10
— Ничего, Хеви... — Хеви — сокращённое имя от Аменхотепа.