Календарь Морзе

— Где мы, Марта?

— Молчи, думай о девочке, — строго сказала она. — Все время думай о ней, не отвлекайся.

Я стал вспоминать девочку, пытаясь воссоздать ее в памяти как можно точнее. Халатик с мишками. Халатик голубой, немного потертый, оранжевые мультяшные мишки. Плетеный из ниток браслет на руке. Белые носочки, один слегка сполз и пятка не на месте. Розовые резиночки на белобрысых хвостиках. Забавно сопит, когда пишет.

Почему мне кажется, что я видел ее раньше? На кого она похожа? На Анюту? Я видел ее детские фото (никому не удается этого избежать при знакомстве с родителями), это не она. Интересно, сколько ей лет? Я не очень разбираюсь в детях. Десять? Вряд ли больше двенадцати. Кто она? Почему так связана с Аней? Точнее нет — почему с Аней связана именно она? Какое нереализованное желание породило такую тульпу? Почему она сидит одна в пустой старой квартире и ждет того, кто никогда не приходит? Потому что так же сидит и ждет погибшего отца сама Аня?

— Пришли, — сказала Марта. — Дальше сам, мне туда нельзя.

Я вошел в подъезд того самого дома, но в той странной реальности, в которой мы сейчас пребывали, он выглядел немного иначе — почтовые ящики не были забиты бесплатными газетами, стены не были обклеены рекламой интернет-провайдера и кабельного ТВ, а главное — дверь угловой квартиры не была заложена кирпичом. Обычная деревянная белая дверь, с пластмассовой единичкой, прибитой бронзовыми обойными гвоздиками к полотну.

Я нажал кнопку, и в полной тишине противно зазуммерил электромеханический звонок. За дверью быстро затопали маленькие пятки, клацнул английский замок и на меня уставились снизу пронзительно-синие, с темным ободком глаза.

— Папа? — неуверенно спросила меня девочка. — Это ты?

— Э… — к такому вопросу я оказался не готов.

— Она сказала, что скоро придет папа и все будет хорошо.

— Ну… будет, наверное… — девочка явно не помнила нашего общения. Было оно в ее реальности или только в моей? — А тебя как зовут?

— Никак. Она не успела дать мне имя.

Мы стояли на пороге, девочка смотрела на меня с надеждой и ожиданием, а меня наполняло мучительное ощущение, что, если я сейчас задам правильный вопрос, то все решится. Мучительное — потому что ни черта в голову не приходило.

— Антон, быстрее, сюда! — закричала с улицы Марта.

— Я вернусь, — сказал я девочке. — Дождись меня!

Выскочив из подъезда, я увидел свою рубашку, исчезающую за углом дома, и ринулся за ней.

— Они вошли туда, — сказала Марта.

Стеклянная дверь с картонкой «аренда» была полуоткрыта, оттуда слышалась какая-то нездоровая возня, что-то гремело и падало, кто-то топал, сопел и тихо матерился.

Я услышал полузадушенный женский крик и в голове у меня как будто что-то с хрустом сломалось. Мне стало спокойно тем спокойствием, с которым, наверное, рулят к блок-посту на груженном тротилом пикапе.

— Да заткните ей рот, придурки толстопузые! — скакал вокруг разрисованного стола карлик. — И смотрите, чтобы она была в сознании! До самого конца! Иначе не сработает!

Толстый почти голый бородач запихивал в рот Анюте какую-то тряпку, она мотала головой, не давалась, и он ударил ее кулаком по лбу. Голова мотнулась, ударилась о столешницу и девушка, закатив глаза, отрубилась.

— Что ты наделал, мудак? — завизжал карлик. — Она сбежала, сбежала, ее тут теперь нет!

— Как нет, вот же она!

— Это просто тело, она ушла в ту, другую! Нихуя вам поручить нельзя!

— Ну, я же все равно могу ее трахнуть? Всегда хотел…

Бородач был зачем-то вдоль и поперек перепоясан кожаными ремнями, из-под огромного пуза задорно торчал член. В него я и выстрелил первым. Пистолет подпрыгнул, чуть не прилетев мне стволом в нос, и я перехватил его двумя руками. Так дело пошло лучше.

— Не надо, не надо… — верещал карлик, но я молча навел на него ствол и нажал курок. Я уже приспособился к могучей отдаче и наверняка бы попал даже в такую мелкую мишень, но пистолет только сухо щелкнул. Говно из меня киллер — расстрелял обе обоймы и теперь пистолетом только кидаться. Помещение бывшего ателье напоминало бойню, в воздухе висел пороховой дым, по полу текла кровь. Я вспомнил, что уже видел эту картинку, но мне было все равно.

— Антон, ты все неправильно понял, — карлик отступал к стене. — Это для…

— Мне похуй, — сказал я коротко.

Я пошел к нему, зная, что и без пистолета прекрасно справлюсь.

Апполион выхватил достаточно большой для такого недомерка нож, метнулся к столу и приставил его кончиком к шее потерявшей сознание девушки. Для этого ему пришлось встать на цыпочки и изо всех сил вытянуть руку. Это выглядело бы смешно, но не сейчас.

— Клянусь, я ее прирежу!

Я только головой покачал. Во мне не осталось никаких эмоций, я как будто смотрел на все как сквозь толстое стекло, в ушах звенело. То ли адреналин перегорел, то ли меня слегка контузило — чертов пятидесятый калибр в помещении глушил как миномет. Я не собирался вести переговоры, и карлик это понял.

— Ну и дурак, — сказал он неожиданно спокойно. — Ведь она могла бы выжить.

Он подпрыгнул и воткнул нож.

Лезвие глухо ударилось в дерево. Анюты на столе не было.

Я торопливо сделал шаг вперед, заслоняя сидящему на столешнице ребенку обзор. Незачем ей смотреть на то, что я тут устроил. Карлик проворно отскочил назад и застыл в углу уродливой горгульей, сверкая из темноты злыми глазками.

— Она осталась там, ждать своего папу, — сказала девочка.

— Вот оно, значит, как, — сказал из своего угла Адимус. — Какой интересный расклад…

Голос его был спокойным и даже немного торжествующим — он действительно хорошо разбирался в людях и понимал, что при ребенке я ему ничего не сделаю.

— Ты мой папа? — робко спросила она снова.

— Сошлось! Все сошлось! — захохотал карлик. — Ну, конечно!

Я покосился на него в недоумении.

— Да, девочка, это твой папа! — закричал он. — Конечно же это твой папа! Как я сразу не понял?

— Ты что несешь… — начал я угрожающе, но тут за окнами мигнул и погас свет нашего безумного неба. Стало темно.

— Папа! Наконец-то ты пришел… — девочка уткнулась лицом мне в грудь и изо всех сил обхватила руками. Я растерянно прижал ее к себе и огляделся — в слабом лунном свете, проникающем сквозь грязные окна, заброшенное ателье было пусто. Никаких тел и луж крови, никаких гильз и порохового смрада — слабо пахло пылью и плесенью. Я аккуратно, стараясь не беспокоить прижавшегося ко мне ребенка, вытащил из кармана телефон — на зажегшемся экране было две минуты первого. Четырнадцатого числа месяца июля.

Эпилог

— Доброе утро! С вами Радио Морзе и Антон Эшерский! Сегодня шестнадцатое июля, это День вкусной еды, День рисования на асфальте и заодно День беспричинности. Если у вас все «просто так сложилось», «взяло и сломалось», «ну, вот так вышло» и «я ничего не делал, оно само» — поздравляю, это ваш праздник! В этом нет ничего плохого — иногда всё действительно происходит само по себе, а мы только смотрим и удивляемся. Но помните — незнание тайных механизмов Мироздания не освобождает от ответственности за результаты их действия!

На этом я прощаюсь с вами и передаю микрофон Евгению Продулову, отныне он тут главный! Не скучайте, жители Стрежева, слушайте музыку на Радио Морзе!

Я запустил трек, выключил микрофон, снял наушники, положил их на пульт и вышел в аппаратную, где Чото в меру сил развлекал сидящую на слишком высоком для нее стуле белобрысую девочку с хвостиками. Он делал суровое пафосное лицо, напрягал воображаемые мускулы и героически повергал невидимого противника. Девочка весело смеялась его гримасам.

— Все, Женя, теперь это твое хозяйство, — сказал я, убирая в рюкзак любимую кружку.

— Женя? Не Чото? — поразился он.