Календарь Морзе

Я заглянул через плечо — и ничуть не удивился, обнаружив, что страницы в тусклую синюю клеточку с заботливо отчерченными красной ручкой полями были заполнены палиндромами.

«И он видит сон юности дивной», — выводил, скрипя, карандаш.

— Не совсем точно вышло, — пожаловалась девочка. — Но «и» и «й» в палиндромах можно заменять друг на друга.

Я огляделся. В углу на тумбочке стоял голубой пластмассовый телефон с диском. Шнур у него действительно был короткий.

— Почему палиндромы? — спросил я ее. — Почему все вертится вокруг палиндромов?

— По-гречески «палиндромос» значит «бегущий обратно». Или «путь назад», — сказала девочка. Она не поднимала головы от тетрадки, и я не видел ее лица, но мне все равно чудилось в ней что-то знакомое, как будто я ее где-то встречал.

— А вы знаете, что в азбуке Морзе тоже есть палиндромы? — спросила она внезапно. — Самый известный — три точки, три тире, три точки. Призыв «спасите наши души», СОС, просьба о помощи. Его так и называют: «Палиндром Морзе».

— И как тебе помочь?

— Заберите меня отсюда, пожалуйста! Здесь пусто, одиноко и страшно, как будто вот-вот должно случиться что-то ужасное, но никак не случается, и от этого еще страшней…

На клетчатой странице появилась мокрое пятнышко, потом еще одно…

— Но как мне это сделать? — во сне я снова не мог двинуться с места.

— Я не знаю… — помотала она хвостиками. — Но мне здесь плохо…

Я проснулся, глядя в тканевый купол палатки. Здесь и сейчас он был солнечным и утренним, без этого небесного апокалиптического безумия, а значит — сработало. Выполз ногами вперед, обулся, растоптав легкий травяной пепел прогоревшей спирали и спустился к реке.

— Сейчас коряга проплывет, — сказал рыбак. — Тогда заброшу. А то зацепится.

Я проводил глазами корягу. Лягушка смотрела на меня неодобрительно — наверное, догадывалась. А может быть она тоже в душе принцесса, но я лучше не буду пробовать. Из целованных лягух обычно получаются просто толстые жабы.

— А вот и он! Всегда первым берет. Голодный!

Судак извивался на крючке, глупо тараща глаза и разевая пасть.

— Хорош, чертяка! Килограмма на полтора потянет, как ты думаешь?

— Думаю — вполне, — ответил я уверенно и перехватил рыбину в воздухе. Грубо сорвав с крючка скользкую тушку, я шарахнул ее башкой об мостки и выкинул на берег. — На уху пойдет!

Я аккуратно взял удилище из искалеченной руки рыбака — он не сопротивлялся, просто молча смотрел, — и сломал его об колено.

— Рыбнадзор! — сказал я зачем-то. — Сезон рыбалки закрыт.

— Это не поможет, — покачал головой рыбак. — Будет только хуже.

— Может быть, — не стал я спорить, — но я попробую. Извини, Пеллеас, или как там тебя — ничего личного. Потом — хоть динамитом глуши, а сейчас эту бодягу пора заканчивать.

Рыбину я завернул в лист лопуха, положил в тень рядом с палаткой и залез обратно — досыпать. Спать все еще хотелось зверски — никогда мне не понять рыбаков с их утренним клевом.

Проснулся снова. Небо в оттенках побежалости по-прежнему засвечивало палатку розово-лиловым, но я и не ожидал, что все будет так просто. Почему-то вообще никогда ничего не бывает просто, я давно замечал. Чем-то гнусно воняло, и только выбравшись из палатки, я понял, чем — возле нее лежала гнилая тухлая рыбина, которую деловито, но слишком медленно утилизовали жители ближнего муравейника. Свернул палатку, закинул в багажник и отбыл в город.

— …День океанов. Нет на планете ничего более грандиозного, чем океан! Это не просто невероятно, непредставимо дофигища воды. Это целый мир, который появился задолго до нас — и всех нас переживет. Говорят, именно из океана вылезли когда-то на сушу наши первые кистеперые предки. Черта им там не сиделось? А могли бы быть мудрыми, красивыми и спокойными, как дельфины…

Все вокруг старательно делали вид, что именно так и выглядит «нормальная жизнь» — под инфернальным небом ночедня, когда нет ответа на простой вопрос «который час». Когда все вроде бы где-то работали, но никто не мог толком объяснить, зачем. Когда встреченный на улице человек с равной вероятностью мог попытаться пройти сквозь вас, потому что в его реальности таких козлов, как вы, не бывает, или в ужасе броситься прочь, потому что вы кажетесь ему трехметровым, рогатым и изрыгающим пламя демоном.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как поддерживать общую линию. Я перестал делить эфиры на утренние, дневные и вечерние, я просто садился и нес в микрофон все, что приходило в голову, понятия не имея, слушает ли меня вообще кто-нибудь. А что мне еще было делать?

— …А еще двадцать первого апреля бахаи празднуют Первый день Ридвана. Вы спросите меня, дорогие радиослушатели: «Ок, Антон, что еще за бахаи»? И правильно спросите — кого же еще спросить, когда нет гугла? Бахаи, дорогие мои, это такая странная секта, претендующая на звание настоящей крутой религии. Бахаизм синкретичен — не путать с кретинизмом! — и «экстремально иррационален». Нет, это не значит, что они прыгают в Великое Ничто с тарзанки на лыжах, просто они считают, что бог настолько непознаваем, что нефиг и дергаться, поэтому сильно экономят на святых писаниях. Чтобы окончательно сдвинуть вам крышу, упомяну, что бахаизм — ветвь бабизма, но бабы тут совершенно не при чем, а священная книга бабистов — Персидский Байан. «Дайте в руки мне байян», — скажете вы и будете правы, хотя этот совершенно другая история…

Вернувшись с реки, я пришел на угол Блаватской, дом сорок два и набирал пятизначный номер до тех пор, пока занавеска не перестала шевелиться, а трубка не была снята.

— Здравствуйте, Антон, — сказал неуверенно детский голос. — Знаете, вы мне снились. Я подумала, наверное, вы не маньяк — во сне вы совсем не выглядели злым.

— А как я выглядел?

— Немножко глупо, — хихикнули в трубке. — Простите. Но вы были босиком и в такой смешной одежде…

Не вижу ничего смешного в камуфляжных шортах, но почему бы и нет, в конце концов.

— Ты не хочешь выйти погулять? — сказал я, поневоле чувствуя себя коварным педофилом, выманивающим жертву. Проклятые штампы.

— Я не могу, — ответила девочка очень серьезно. — Я не знаю, как.

— Хорошо. Подожди, не клади трубку, я попробую… — я, не прекращая разговаривать, обогнул дом со двора и зашел в угловой подъезд. Связь, к моей досаде, прервалась — покрытие тут действительно было так себе, и дом заслонил базовую станцию. Я поднялся на площадку первого этажа и обнаружил, что дверей на ней нет. Видимо, когда квартиры продали под магазины, их заложили кирпичом и заштукатурили — одна сплошная, крашеная синей масляной краской стена.

Я вышел на улицу и снова позвонил, но бездушный голос ответил: «Неправильно набран номер».

Когда я обогнул дом, на месте окон квартиры была пыльная витрина с табличкой «Аренда», сквозь которую можно было разглядеть внутренности неудачливого пидор-бутика «Веселые ребята». Вероятно, где-то там внутри скрывалось и швейное ателье, но его не было видно. Потоптавшись у входа, я пошел на работу — а что мне еще оставалось делать?

— …А еще в этот день отмечают Международный день культуры. И не надо хвататься за пистолет и другие места, даже несмотря на то, что его Рерих придумал, будь он неладен. Кстати, чтоб вы знали — добрый Рерих в первую очередь имел в виду, что при войнах и прочих массовых смертоубийствах культурные памятники должны не разрушаться, а переходить победителю целыми и невредимыми. Смыл кровь из шланга — и пользуйся. Собственно, об этом и есть тот самый «Пакт Рериха», иначе «Положение о защите объектов», в честь которого праздник. Чтобы культурный объект не разрушили случайно, перепутав с сортиром или забегаловкой, Рерих придумал специальный знак, как будто зайчик в ямку насрал. Им предполагалось маркировать ценные сооружения, для последующего учета и реализации. Позже его стыдливо переименовали в «знамя мира».