Летчик Тихон Жаров

- Да... из-за дров не видеть лесу, - повторил он еще раз последние свои слова. - С годом год конструкция аппарата становится все проще, все совершенней... И все большая емкость, все больше удобств. Вон на виккерсе на английском - знаешь? Там, братец мой, шестнадцать спальных комнатушек, там тебе и столовая, и уборная, и читальная комната, тридцать с лишком человек прет - это не фунт изюму... А быстрота, слыхал: французик один триста верст в час отмахал на ньюпоре... Да што: кругом, брат, вперед идет... И все меньше жертв, с годом год все меньше - теперь одни чудаки думают, что по воздуху летать опасно, - да што я тебе об этом буду говорить - сам знаешь. В Англии за прошлый год, за девятнадцатый, перелетело пятьдесят две тысячи человек, - то есть по делам невоенным... а что думаешь: ни одного убитого и только десяток какой-то раненых - разве это процент? Ерунда, на пятьдесят две тысячи - ерунда... Да, пожалуй, и тут вина не от аппарата, а от нашего брата была. Летчиков, правда, парочку убило, шесть поранило, но это опять-таки не резон - так ли?

Крючков слушал с затаенным дыханием. Он несколько раз порывался было перебить Жарова, но тот молча отводил рукой его начинавшую жестикулировать руку, и Крючков замолкал... А к тому же, откуда ему было еще узнать эти сведения: он как учителя слушал теперь "знающего" Тихона. И хотелось ему поспорить, и послушать было интересно... Внутренний бес не давал покою; он к тому же недавно прочитал какую-то маленькую книжонку, и теперь хотелось блеснуть перед Жаровым своими знаньями.

- Так-то так... все это хорошо, - изловчился Крючков вставить первые слова.

Жаров оборвал речь и стал вертеть цигарку, склоняясь к белой жестяной баночке, откуда вытряхивал махорку.

- Ты говори, я слушаю, - сказал он приостановившемуся Крючкову.

- ...Так вот я-то и говорю, - продолжал Крючков, - что тут целый круг создается... Выходу нет, если по-твоему предположить: война только средство... Хорошо... Ее не будет... А мы в то же время знаем, что именно война и помогает росту авиации, что именно в военное время так быстро авиация совершенствуется, - следовательно, рост ее, как выходит, - от военного искусства идет, им вызывается, развивается и толкается... Вне войны, может быть, даже и не будет нужды в авиации - со старыми средствами управятся... Вон, как броневики: их родила и совершенствует только война, а потом - потом в хлам, - куда они?

- Эка хватил, - не утерпел Жаров, - броневики... Да тут никакой и параллели-то нет... Или ты в самом деле не понимаешь, - не знаю я, - или поспорить тебе охота, но скажу откровенно, - прибавил он, - удивляет, смешит меня эта ваша новая модная теория, что мы с машинами только на войну пригодны... Эта задача преходящая - и даже очень... Главное не в том... Погоди-ка, техника еще какие чудеса создаст, только ахнешь! Теперь у нас не прочь все дело и на спорт свести... Эти трюки мне не по душе... Пока война - воюем, а там на другой путь... Уж непременно так...

- А по-моему, - начал снова Крючков, - по-моему, и здесь у нас дорога не ахти какая широкая, то есть на войне... Я вот летаю...

- Знаю, что летаешь, - улыбнулся Жаров.

- Да... Так и то - разве што на перепуг, а результатов больших - нет их вовсе. Ну, какие результаты... Разведка? Да, разведка кой-што дает... Но ведь такую разведку и конница заменит с успехом... Сигнализация? Бой корректировать? Ну, брат, это все больше из области философии - тут результаты совсем не проверенные. А что касается уничтожений, разрушения ты сам отлично знаешь, что из сотни сброшенных бомб дай бог, чтобы две-три штуки с результатом... Перепуг один, паника - вот тут уж, конечно, результаты есть... Этого не отрицаю...

- Даже если так, - увесисто и внушительно перебил его Жаров, - если только твое подсчитать, - и это результат немалый... Но имей в виду, смешной ты человек, - разве можно брать нашу убогую, да к тому же и растрепанную авиацию... Ты не у нас смотри... Мы што - мы только в будущем, нам пока остается одним своим мужеством покорять чужую технику... Ты возьми американский, английский флот, покойной памяти германскую авиацию... Да если они, черти полосатые, двинут на нас свои эскадрильи што ты со своим гнилым фарманишком сделаешь? Помяни мое слово, Крючков: если будет большая война - победит в этой войне воздушная эскадрилья... Против нее ни море, ни суша, ни конница, ни пехота - не выстоит ничто. Да и на самом деле - как ей не победить, когда она одна совместит в себе все виды оружия. Конница? Быстрая разведка? Хоть ты и сомневаешься, а, по-моему, вернее нас с тобой никто этого не сделает... Особенно если еще фотографирование и способы передачи вперед шагнут... Пехота? Но что у пехоты за цель, какие задачи? Деморализовать врага, расколошматить его, отнять территорию... А ты знаешь, что в Америке на самолетах Ларсена по тридцать пулеметов устанавливают! Знаешь, что авиабомбы в две тонны весом есть, что есть в той же Америке какой-то новый, необычайной силы удушливый газ, заключаемый в стальные гостинцы? А "пожарные" бомбы, чиненные фосфором, а пушки на самолетах!.. Трехдюймовка-то уж бьет там без отдачи, - теперь шестидюймовую прилаживают... Тут тебе и всей артиллерии замена. Што ты берешь наш русский флот? Разве это тебе пример? Ты через переносицу глянь...

Крючков и на самом деле дальше собственного носа не видел ничего. Все его рассуждения и возраженья никого ни в чем не могли убедить, потому что и сам-то он не был в них убежден. Тем менее могли они убедить Жарова. Тихон понимал его отлично и, надо сказать, если бы не это особенное его сегодняшнее настроение, - вряд ли стал бы он разговаривать и спорить с Крючковым о таких высоких материях. Но он чувствовал органическую потребность высказаться и что-то уяснить себе самому. И говорил, спорил, отвечал, часто, может быть, невпопад, возражая не по существу, а продолжая какую-то нить собственных внутренних рассуждений... Теперь он этой потребности больше не чувствовал, и как только Крючков стал дальше разводить "турусы на колесах", он остановил его на полуслове, взял за плечо:

- А уж совсем, брат, стемнело. Пойдем-ка чай пить... Мне ведь на заре подыматься...

Они повернули к палаткам, сняли чайник с березки и скоро, разведя костер, уселись на траве, разговаривая о чем придется и не возвращаясь больше к старым темам.

- А кто с тобой летит? - спросил Крючков, когда вошли они укладываться в палатку.

- Не знаю... Какого-то Ферапонтова хотели дать - я же тут никого не знаю...

- А вот што: я сам полечу с тобой - хочешь? - посмотрел ему Крючков вопросительно в лицо.

- Чего же, давай, - согласился Жаров.

Они раскинулись на траве, подбросив кожаные тужурки под головы. Скоро Крючков уснул, и Тихон долго слушал его ровное, безмятежное дыханье. Но самому не спалось... Он ворочался с боку на бок, зарывался в тужурку с головой, но и это не помогало... Тихо поднялся, вышел на волю...

Голубыми отливами блестели на старте стальные птицы.

Он подошел к своему аппарату и начал снова осматривать его, ощупывать, заглядывать с разных сторон.

Вынырнул из тьмы дежурный часовой, окрикнул, но, узнав своего, прошел мимо.

Разговор с Крючковым не рассеял его смутную тревогу - он чувствовал в себе по-прежнему глубокое, необъяснимое беспокойство... Приходили и уходили мысли, вставали и пропадали воспоминанья, а тревога все оставалась неизменной.

Так, блуждая по опушке, он незаметно пришел к тому месту, где круглым желтым холмиком отмечена была свежая могила. Остановился над ней, минуту постоял в раздумье и поплелся снова к палатке...

Там все по-прежнему ровным безмятежным сапом посвистывал Крючков... Тихон опустился, снова хотел заснуть, но сон не приходил, была только одна беспокойная дремота... Так пролежал он часа три, а когда засерела поляна и в открытый треугольник завешенной палатки пробилась бледная предрассветная муть, - он разбудил Крючкова и быстро зашагал умываться к реке.