Страница 7 из 30
Реакция Утреннего типа (реакция Чувства) незамедлительна и молниеносна – такая реакция в наиболее ярко проявленных случаях похожа на истерику, психоз или невроз. Дневной тип реагирует с небольшим опозданием, отставая от события. Дневные типы – интуиты – щупают, присматриваются, прислушиваются к себе. Они улавливают психические флюиды из пространства и переживают их в себе. На это «пережевывание» психики уходит некоторое время, отчего и возникает задержка. Солнце уже успевает подняться над горизонтом, и только тогда Дневной тип «просыпается» и реагирует на событие. Мышление на главной позиции у Вечерних типов – это уже приличный «тормоз», дающий значительную затяжку. Ведь мыслить мгновенно невозможно, мышление – это всегда процесс. Пока Мышление поймет, что вспыхнул свет, пройдет целый день, и солнце начнет склоняться к горизонту. Наконец, Ночной тип настолько опаздывает, что ничего сразу не понимает, так что ему остается просто быть. Поэтому можно назвать Ночной тип «подарком» – он входит в комнату, словно дарит себя. Ночной тип должен не только успеть помыслить, но и построить, спроецировать мир перед собой – на это уходят целые сутки! Сущее задано для него описанием, текстом, который он должен сначала прочесть, истолковать и потом выдвинуть вовне как объект.
Почему же данный метод типирования оказывается несостоятельным на практике? Проблема практического типирования заключается в том, что мы, чтобы воспользоваться этим методом, должны изолировать главную позицию и видеть именно работу главной функции. Но мы фактически не знаем и не можем точно определить, что мы видим, когда человек входит в комнату. Мы не понимаем, на какой позиции осуществляется событие входа в комнату, поэтому описанный метод остается не более чем инструментом для теоретического исследования.
III. Типология и юнгианство: второй перекресток
В этой главе нами был пройден еще один важный перекресток, разлучающий нашу Типологию с юнгианской типологией (соционикой). Поэтому давайте в последний раз оглянемся назад и уточним, что это за перекресток и в чем именно состоит разногласие.
Юнгианская типология и ее наследница соционика строятся на основании аксиомы, согласно которой мир вынесен в объект. Иными словами, нам всем предуготован некоторый единый на всех мир и даны четыре инструмента – каждому свои – для препарирования этого мира (интуиция, ощущение, чувство и мышление). Мы все пробуем этот мир на вкус, потребляем его, как некоторый продукт потребления, но мы не в силах ничего изменить, заглянуть в меню и сделать свой выбор – мы всегда обусловлены неизвестными обстоятельствами, мы не ведаем, что нам поднесут в следующий момент, и, что бы нам ни подали на блюде (будь то хлеб, вино или камень), мы обречены ковырять это своими инструментами: вилками, ножами, щипцами или руками.
Разворачивая эту гастрономическую метафору, можно сказать, что в модели Юнга нам всем, сидящим за большим круглым столом, подают (при рождении) общее блюдо, являющееся миром. Каждый из нас берет с этого блюда одинаковые котлеты и кладет их в рот. Рот выполняет роль своего рода главной позиции, потому что наибольшее внимание мы уделяем котлете во рту, пока разжевываем ее. Потом мы глотаем котлету и чувствуем, как она проходит по пищеводу. Мы проталкиваем ее вовнутрь – это вторая позиция. Когда котлета попадает в живот, мы ощущаем ее в виде тяжести, сытости, но сказать, что это было (котлета или сосиска), мы уже не можем, поскольку у нас нет достаточного внимания в желудке. Это – слабая позиция. Что происходит с котлетой далее, в кишечнике, мы вообще не знаем.
Никто из последователей Юнга при этом не задается вопросом: кладем ли все мы в рот одну и ту же котлету? Или эти котлеты разные, и если один кладет мясную, то второй – рыбную, а третий вообще заглатывает тефтелю? Никто из создателей соционики даже не спросил: а может, само блюдо у каждого свое? Ведь вполне может быть, что к каждому из сидящих за столом подходит свой официант и подает свое фирменное блюдо. И чтобы типологическая система была замкнутой и целостной, этим официантом должен быть не кто-то иной, приходящий из мира, но наша собственная функция, находящаяся в нулевой позиции. Чтобы построить целостную Типологию, мы обязаны не только наши инструменты, но и само блюдо включить в типизацию – мы не вправе оставлять его за пределами нашей системы.
Именно так поступали древние халдеи, когда разрабатывали гороскоп. Они описывали мир целостно, деля год на двенадцать месяцев, или знаков Зодиака, замкнутых в кольцо. Если мы рождаемся в марте, значит, Овен – это наше начало, «рот», наша точка входа, и все наше тело вытягивается по кругу вдоль года, не оставляя ничего вне нас. Мы не говорим, что мы причастны только Овну, – мы принадлежим целому кругу Зодиака, но наше главное событие находится в созвездии Овна. То же самое верно и в предлагаемом здесь типологическом описании: сущее – это не созданный кем-то объект вне нас, это часть нас самих, нами же сотворенный объект. И поскольку сам акт творения полностью лишен нашего внимания, мы этого (акта творения) словно бы не замечаем.
Мы не ведаем, каким образом сущее попадает в наше сознание и становится доступным, чтобы мы вообще могли его как-то препарировать. Именно по этой причине Юнг и его последователи начинали цепочку с главной позиции, которая «встречает» мир как внешний, одинаковый для всех объект. Однако уже сама глубокая разница четырех версий любой из функций, описанная в главе «Шестнадцать функций», намекает на то, что мир дан нам всем по-разному, что не может быть одинакового для всех мира. И разница эта есть результат того факта, что сущее приносится в наше сознание и подается нашей собственной нулевой функцией. Эта функция может быть любой из шестнадцати функций (на нулевой позиции), порождающих сущее совершенно по-разному, – Сенсорика есть лишь частный случай, наиболее доступный для понимания. Мы имеем, таким образом, шестнадцать способов генезиса, генерирующие шестнадцать различных «блюд».
Выделяя мир в объект и универсализируя его, последователи Юнга фокусируют свою типологию на описании характерных методов препарирования мира, подсказывая нам, как эффективнее и точнее справиться с нашей задачей, как правильно разделывать блюдо, с кем предпочтительнее сидеть вместе за столом, а с кем за одним столом лучше не оказываться. Это и есть тот типологический разворот, который можно назвать «типологией личинок». При таком рассмотрении совершенно игнорируются вопросы: а можем ли мы вмешаться в обстоятельства, можем ли изменить мир так, чтобы нам подавали на блюде мороженое вместо котлет, или коньяк, или «ключи от квартиры, где деньги лежат»?
Вместе с тем Юнг и его последователи почему-то ограничиваются тщательным описанием лишь двух позиций – главной и подчиненной, словно у нас есть только две руки, которыми мы орудуем, сидя за столом. Читая работы Юнга и его учеников, мы не находим убедительного анализа остальных двух позиций, что удивляет и обескураживает (такова, например, книга Марии-Луизы фон Франц, посвященная описанию восьми пар сильных и слабых функций). Та функция, что оказывается в правой руке, назначается у Юнга ведущей. Это наша сильная, хорошо освоенная функция, на которую мы в основном опираемся (и поэтому она развита лучше, чем остальные). Другая функция, которая попадает в левую руку, называется слабой, или подчиненной. Она, согласно Юнгу, «тонет в бессознательном» – в этом ее слабость, но в этом также и ее шанс на чудесное, которое приходит из «бессознательного».
Человек типируется, соответственно такому раскладу, по сильной или слабой функции (что отражается в характерных названиях – «чувствующий тип», «интуит» и т. п.). Так, если наш типируемый – мыслитель, физик или математик, опирающийся всюду на одно только мышление, то отсюда делается вывод, что Мышление – его сильная функция, находящаяся на главной позиции («мыслящий тип»), а Чувство – его слабая функция, зажатая, притесняемая (Мышлением), редко используемая. Не требуется убеждать читателя, насколько подобная стратегия и ее выводы могут оказаться наивными и ошибочными. Перед нами фактически открывается не Архетип человека, не его Психотип, но социальный тип («мыслитель», «интеллектуал», «ученый»). При этом добрая половина его психики остается вообще не исследованной.