Страница 18 из 27
Для того чтобы продемонстрировать Европе верность либеральным принципам управления народами Империи, Александр II предпринял поездку в Великое Княжество Финляндское. Она была необходима в том числе и для того, чтобы противостоять антирусской пропаганде, развернутой поляками в Швеции, и рассеять их надежды относительно возможных волнений в Княжестве. В ходе поездки было озвучено решение вновь открыть сейм, который не собирался со времени первого и единственного собрания в Борго в 1809 году315. Результаты были более чем удовлетворительными.
«Кратковременным пребыванием в Финляндии остался я вполне доволен, – писал император своему брату в Варшаву 23 июля (4 августа). – Прием везде был радушный, и народ, кажется, доволен своею судьбою»316. Это, разумеется, не означало отсутствия проблем – их хватало и здесь. Местное дворянство – шведы – было лояльно, но все же тяготело в культурном отношении к Скандинавии и притесняло финское большинство. Указом 18 (30) июля было признано равноправие финского и шведского языков, снят ряд ограничений, инициированных ранее шведской партией317. 3 (15) сентября состоялось торжественное открытие императором сейма Финляндии в Гельсингфорсе. Церемония была весьма пышной318. Она знаменовала верность Петербурга политике реформ в случае верности подданных престолу319.
Ответ Франции прозвучал в начале августа – она возвращала себе «полную свободу суждений и действий». Это была официальная денонсация русско-французского согласия320. 11 августа Россель заявил, что ответ России «далек от удовлетворительного»321, британская депеша в Петербург завершалась недвусмысленной угрозой: «Если Россия не сделает все, что зависит от нее, чтобы принять умеренные и примирительные взгляды трех держав, если она не встанет на путь, который открыт ей дружественными советами, она сделает себя ответственной за серьезные последствия, которые может вызвать продолжение волнений в Польше»322. Русское правительство увеличило численность войск в Польше и Западном крае (Белоруссия, Литва, Правобережная Украина), провело земельную реформу, в результате которой местное крестьянство активно поддержало русские власти. В начале восстания в России существовала и примиренческая позиция, сторонники которой рассматривали конфликт как прискорбное столкновение двух славянских народов. Позиция Запада и наиболее радикально настроенной части восставших придала восстанию опасный характер политического и даже военного противостояния России и Европы.
«Если в восстановлении Польши, – писал Катков, – видят смерть России, то и всякая мера, которая прямо или косвенно будет поддерживать мысль об отдельном существовании Польши, будет мерою прямо или косвенно клонящеюся к пагубе России. Всякий совет в этом смысле будет советом врага»323. Ноты западных держав по польскому вопросу усилили эти настроения. Были ли они только эффектной демонстрацией или нет, современники не задумывались об этом. «Общество проснулось, – сообщали „Московские ведомости“, – подняло голову и громогласно, тысячами голосов, провозгласило, что оно встанет и будет крепко защищаться, когда придут грабить его дом и резать его детей»324.
Правительство готовилось к войне, причем весьма серьезно, понимая мрачные перспективы такого развития событий. Рассчитывать на союзника в Европе в случае войны Россия не могла. Конвенция Альвенслебена[10] не предусматривала поддержку Пруссии в случае нападения на Россию третьего государства. 17 июня 1863 года король Вильгельм I твердо обещал Александру II в случае нападения на Россию Франции свой благожелательный нейтралитет и воздействие на государства Германии и Австрию для того, склонить их «к соглашению, имеющему целью соблюдение благожелательного нейтралитета»325326.
Тесно связанный с Францией Обручев, конечно, следил за ростом русофобии во французской печати327. Интересна оценка этих настроений, данная другим внимательным наблюдателем, также имевшим репутацию «красного», Н. А. Милютиным. В своем письме брату из Парижа он писал: «Общественное мнение Европы нам враждебно, это факт; порывы его смутны, неясны, в практическом отношении большею частью нелепы; но они все (надо сознаться) направлены против абсолютизма. Тут важную, если не самую главную роль играет опасение той несокрушимой силы, которую может в более или менее отдаленной будущности представить Россия, обновленная, покойная, богатая и послушная одному (выделено Н. А. Милютиным. – О. А.) направлению. Все, что может рисовать наше патриотическое воображение в минуту самого восторженного своего настроения, все это мерещится и Европе в виде страшного призрака. Чем более живу здесь, тем более в этом убеждаюсь»328. Резко отрицательно относились к восставшим и к тем, кто их поддерживал, старшие коллеги Обручева, вообще отличавшиеся независимостью в суждениях (Милютин, Тотлебен, Леер). Э. И. Тотлебен, например, после 1863 года приобрел крайне негативный взгляд на поддержавшую поляков Францию329.
Сложными были и настроения русского общества. 13 (25) января 1863 года император выступил в Михайловском Манеже в Петербурге перед л. – гв. Измайловским полком, сообщив его офицерам и солдатам о случившемся. Александр II особо отметил: «Но и после сих новых злодейств я не хочу обвинять в том весь народ польский, но вижу во всех этих грустных событиях работу революционной партии, стремящейся повсюду к ниспровержению законного порядка. Мне известно, что партия эта рассчитывает и на изменников в рядах наших; но они не поколеблют веру мою в преданность своему долгу верной и славной моей армии»330. Призыв императора не обвинять польский народ был услышан русской прессой. Впрочем, она и без того была шокирована произошедшим и поначалу только удивлялась произошедшему, непонятно зачем убеждая своих читателей в том, что никогда не выступала против поляков.
«Проверяя наши народные чувства, – отмечали „Отечественные записки“, – мы можем смело сказать, что в душе великорусса нет ненависти к полякам»331. Впрочем, это отнюдь не означало готовности к всепрощению и беззубости. Назревала перемена настроений общества. В первой статье о мятеже М. Н. Катков пророчески предупреждал: «Итак, кровь опять льется в семейном споре двух братских племен, соединенных под одним скипетром. Наши войска, отдельно расположенные, были повсюду в Царстве атакованы. Их пытались сперва совратить с пути долга, побудить к нарушению присяги; но эти попытки не удались, несмотря на уверение наших заграничных патриотов, и теперь русских солдат убивают в домах, поодиночке. Это безумие объясняется лишь совершенным неведением относительно расположения умов в России. Если бы польские демагоги знали чувствования русского народа, они не дерзнули бы умерщвлять наших солдат, исполнявших свой долг; они не навлекли бы на свою страну неизбежных последствий злодейского пролития братской крови. Польская агитация была в России причиной многих несчастий; она может и у нас считать свои жертвы. Всюду старалась она сеять бессмысленное и бесцельное раздражение и искажать народное чувство. Теперешний взрыв будет иметь для нас последствия грозы, очищающей атмосферу»332.
Однако позиция Запада и наиболее радикально настроенной части восставших придала восстанию опасный характер политического и даже военного противостояния России и Европы. Ноты западных держав по польскому вопросу усилили эти настроения. Были ли они только эффектной демонстрацией или нет, современники не задумывались об этом. Они готовились к войне, причем весьма серьезно, понимая мрачные перспективы такого развития событий. Милютин писал, что война с коалицией европейских держав «…в эту эпоху была бы нам гибельна. Военные наши силы не были готовы к войне, по всем частям только начаты были преобразования и разрабатывалась новая организация армии»333.
10
Названа по имени генерал-адъютанта прусского короля Густава фон Альвенслебна. Заключена 27 января (8 февраля) 1863 года в Петербурге между Россией и Пруссией. По ее условиям в случае необходимости войскам обоих государств разрешался переход границы.