Страница 13 из 27
В этой обстановке доклад Штюрмера, который Карцов в письме Милютину назвал доносом, был направлен уже не столько против журнала, сколько против тех, кто его поддерживал – ген. – ад. графа Э. Т. Баранова и ген. А. П. Карцова202, то есть против сторонников реформ в Гвардейском генеральном штабе. «Таким образом, – отмечает Милютин, – Карцов не допускал, что преследование „Военного сборника“ могло быть вызвано действительно направлением издания, мало соответствующим официальному, издаваемому на казенный счет, военному (выделено Д. А. Милютиным. – О. А.) журналу, тогда как он сам, говоря о последовавшем в то же время прекращении аксаковского издания „Парус“ (за статью Погодина) заметил: „и поделом“»203.
Таким образом, в деле «Военного сборника» столкнулись не столько либералы и консерваторы, а два поколения русских военных с присущими этим поколениям системами взглядов на армию, но отнюдь не политических ценностей, чего не могли понять представители старой военной школы, для удобства обвинявшие своих оппонентов в симпатии к антигосударственным элементам. Когда Обручев позволил себе критиковать командование Южной армии (а к нему относились И. Ф. Паскевич, М. Д. Горчаков, Н. О. Сухозанет, да и П. К. Меньков), для старых военных «либерализм» Обручева стал очевидным, не требующим доказательств.
Обручев уже в 1858 году был среди сторонников военных реформ, которые начнут осуществлять свои проекты с приходом в министерство в 1861 году Д. А. Милютина; иначе говоря, Обручев принадлежал к «либеральной бюрократии».
Но что же такое либеральная бюрократия? Термин этот носит весьма условный характер, но даже эта условность предполагает необходимость проведения водораздела между этой группировкой и либералами.
Выясним среду формирования и характерные черты либеральной бюрократии по определениям, данным в позднейших работах историков, принадлежащих школе П. А. Зайончковского, активно использующей этот термин:
1. Либеральная бюрократия формируется в среде «…молодых столичных чиновников, которые благодаря своему образованию, общественным связям поднимаются над традиционным уровнем понимания государственных вопросов…»204 Время формирования: «мрачное семилетие» – 1848–1855 годы205, или тридцатые и особенно сороковые годы206.
2. Узловые проблемы, на решение которых нацелена деятельность либеральной бюрократии, – это «административное управление, образование и экономическая политика»207, «государственная необходимость была на первом плане»208, ставка в решении проблем делалась на инициативную роль монархии209.
3. Характеристики лидеров либеральной бюрократии логично дополняет следующий абзац:
I. Вел. кн. Константин Николаевич: «Подводя итог характеристике брата императора, можно заметить, что его первые шаги по управлению морским ведомством были проникнуты скорее либеральностью, чем либерализмом. Но его идеалы лежали не в сфере политических принципов, а в области традиций лучших морских школ»210.
II. Для Н. А. Милютина было характерно «признание первостепенной роли социально-экономических принципов по сравнению с политическими»211.
III. Западник А. В. Головнин, «по справедливому замечанию Дж. Киппа, как и другие „константиновцы“, никогда не подразумевал уравнение общественного мнения с мнением самодержавия»212; «со свойственной либеральной бюрократии верой (выделено мной. – О. А.) в способности самодержавия встать во главе процесса Головнин отрицал необходимость серьезных перемен в политическом строе России (выделено мной. – О. А.)»213.
IV. Д. А. Милютин проводил реформы последовательно, «не задаваясь целью ни потрясти публику, ни переделать государственный строй»214.
V. Позицию Я. И. Ростовцева хорошо характеризуют его же слова: «Что нам за дело до личностей (имеется в виду А. И. Герцен. – О. А.)? Кто бы ни сказал полезное, мы должны воспользоваться»215.
По отмеченным показателям Н. Н. Обручева, безусловно, можно отнести к либеральной бюрократии, но условность определяющего прилагательного «либеральная», как бы оттеняющего существительное «бюрократия» и придающего ему несвойственные оттенки, заставляет меня использовать вместо него термин «бюрократы-реформаторы», который, как мне кажется, снимает необходимость проводить черту между либеральными настроениями военного или гражданского чиновника-профессионала, верного присяге, и убеждениями разрушителей Русского государства. Правда, сторонники реформирования Империи подозревались в либерализме как «справа», так и «слева». Впрочем, разница, конечно, была: правые упрекали за то, чего не было, левые верили в то, чего не могло быть. Одни не прощали реформаторов за слухи, другие – за их необоснованность. Д. А. Милютин вспоминал о судьбе этих людей: «Репутация „красного“ была непреодолимою преградою на служебном пути… Сколько других людей, дельных, даровитых, было таким же образом потеряно для службы»216.
Это был рецидив предшествующего правления. Генерал-адъютант граф П. Х. Граббе отметил в своем дневнике 1 (13) марта 1859 года: «В последней повести в „Современнике“ И. Тургенева, не лучшей из них, попалось мне выражение очень меткое, о роде ощущений почти всех даровитых людей в прошлое тридцатилетие от 1825 года: „Мы жили, чтобы уцелеть“. И сколько их не уцелело! Одни и многие погибли совсем, другие скрыли, как преступление, лучшие дары свои и помыслы»217. Тем, кто после этого начал открывать свои мысли и дарования первыми, пришлось несладко.
Именно в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов Обручев получил репутацию стойкого либерала, «красного», которая отразилась на его карьере. Уже в ХХ веке, с легкой руки М. К. Лемке, некритически воспринявшего слова А. А. Слепцова218, эта репутация способствовала рождению легенды о близости Н. Н. Обручева к организации печатания номеров «Великорусса», о демонстративном отказе подавлять мятеж в Литве и т. д. Считаю необходимым задержаться и рассмотреть этот период жизни Обручева, который я назвал бы легендарным219. Это тем более важно сделать, что в письмах «позднего» Обручева нет ни тени симпатии к республиканскому строю, ни намека на отрицание монархии, ни следа сомнения в целесообразности владения той же Польшей.
На недостоверность слов Слепцова одной из первых в отечественной историографии совершенно верно указала Н. Н. Новикова. Так как с 7 мая 1860 года по 30 октября 1861 года Н. Н. Обручев находился в заграничной командировке, он «…не мог принимать практического участия в создании, издании и распространении номеров „Великорусса“, выходившего с июля по октябрь 1861 года в Петербурге, и не мог являться реальным членом Комитета „Великорусса“»220.
В деле л. – гв. Измайловского полка поручика В. А. Обручева – двоюродного брата Николая Николаевича, действительно связанного с «Великоруссом», нет упоминания о полковнике Обручеве (Особое присутствие Правительствующего Сената для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах), как, впрочем, и в следствии по «Великоруссу». Но слухи все же ходили, отражением их является информация, полученная III отделением в результате перлюстрации письма неизвестного отправителя от 7 декабря 1861 года: «Третьего дня получено в Сенат новое повеление судить полковника Обручева (генерального штаба, бывшего редактора „Военного сборника“) и двух других офицеров Генерального штаба за распространение последних известных тебе (адресату. – О. А.) публикаций. Хорошо, что по крайней мере не военным судом»221. Тон письма указывает на антиправительственный по настроению источник. Естественно, это порождало настороженное отношение к Обручеву со стороны консерваторов, тем более что во время своего пребывания в Лондоне в мае – августе 1861 года Обручев вступал в контакты с Герценом и Огаревым. Сохранилось свидетельство (единственное!) о том, что Обручев принимал участие в написании для «Колокола» брошюры «Что нужно народу?»222. Я. З. Черняк в своей статье, также весьма критически рассматривая данные Лемке, называет этот поступок Обручева сначала «вполне возможным»223, так как других доказательств нет, а потом говорит о нем как о доказанном факте224.