Страница 14 из 25
Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.
– Да, ужасное преступление! – вслух произнес он.
– Не правда ли? – живо повернулась к нему черная шинель.
Секунда… И Путилин, слегка поклонившись, быстро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.
Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.
– На вокзал! – отдал он приказ кучеру. – Скажите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?
– Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, – ответил глава минского сыска.
– Состав жандармского наряда там одинаков?
– Да. Сменяются на часы, но состав тот же.
Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был – один порыв.
В жандармской комнате нас встретил тучный, упитанный штабс-ротмистр.
Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в комплиментах.
– Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?
– Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло…
– На одну минутку, в сторонку… Всего два вопроса…
Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офицера.
– Да?
– Да.
– Вы хорошо помните?
– Как нельзя лучше.
– Ну, вот и все. Спасибо!
И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.
– В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй бог, какой горячий свидетель!
Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.
– О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? – ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.
– Да вот… о милейшем ротмистре… – ответил Путилин, садясь в карету.
Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.
Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:
– Твое мнение, доктор?
Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами… Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.
Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.
– Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, – с дрожью в голосе ответил я. – Какое подлое изуверство!
– Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?
– Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.
– Чем сделаны эти раны-проколы?
– Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила…
С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.
Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:
– Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.
С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.
– Вы стойте в коридоре, у дверей… – обратился Путилин к надзирателю и двум конвойным солдатам.
При нашем входе человек, сидевший в позе глубокого отчаяния на табурете перед привинченным к стене столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.
Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали такое жестокое преступление.
Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.
– Здравствуйте, Губерман! – произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица пристального взгляда.
Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумением глядя на Путилина.
– Я – Путилин.
Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.
– Вы – Путилин?! Знаменитый Путилин? – пролепетал он.
Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.
Путилин усмехнулся.
– Оставляя в стороне эпитет «знаменитый», покончим просто на Путилине. Ну-с, а теперь давайте поговорим с вами. Вы догадываетесь или, быть может, знаете о цели моего приезда сюда?
Обвиняемый ростовщик отрицательно покачал головой.
– Нет? Тем лучше. Изволите видеть, ваши сородичи упросили меня взяться за частное расследование вашего дела.
– О, господин Путилин! – рванулся к нему Губерман. – Спасите меня! Клянусь вам, я не повинен в этом страшном убийстве!
– Я постараюсь сделать для вас все, что могу, но при условии, что будете со мной вполне откровенны.
– Спрашивайте все, что угодно, я ничего не утаю от вас!
– Вы клянетесь, что вы не совершали этого преступления. Допустим, я хочу вам верить Но можете ли вы убежденно вашей святой Торой поклясться, что никто другой из ваших сородичей не мог совершить этого?
– Могу! Могу поклясться, чем хотите. У нас нет, не существует ритуальных убийств. Это страшная клевета на еврейство.
– Скажите, у вас много врагов?
– Больше, чем друзей, господин Путилин.
– Эти враги – на почве вашей профессии ростовщика?
Губермана передернуло.
– Я, видит бог, никого не грабил…
– Позвольте: вы уже забыли и нарушаете ваше обещание говорить мне одну лишь правду. Предупреждаю вас: еще одна ложь – и я бросаю ваше дело. Итак, отвечайте: ваши враги на почве ваших деляческих операций?
– Да… – не поднимая головы, прошептал ростовщик.
– Вы многих разорили?..
– Я их не разорял. Они, должники, сами себя разоряли… Они брали деньги… Векселя… Неустойки. Опись… продажа с молотка…
– И много, я спрашиваю, таких, которые «сами себя разорили», благодаря знакомству с вами?
– Много.
– Не из евреев?
– Нет.
– Вы помните ваших русских клиентов всех хорошо?
– Нет… Где же упомнить, господин Путилин?..
– Но особенно лютых врагов знаете? С кем за последнее время вы имели столкновение из-за сведения денежных расчетов?
Губерман начал, медленно обдумывая, перечислять фамилии.
– Кто-нибудь из них грозил вам местью?
– Ах, господин Путилин, это были обычные фразы о том, что я захлебнусь проклятым золотом, что мне отольются их слезы…
Ростовщик схватился за голову и вдруг зарыдал.
– Ай-ай-ай… – вырывалось у него с рыданием. – И правда это! Сбылось их проклятье… Золото, кажется, действительно и сгубило меня. Все бы теперь отдал за свободу, за то, чтобы снять с себя такое страшное обвинение.
Путилин с сожалением поглядел на еврея.
– А такого вы не знаете? – тихо спросил он у него.
– Нет, что-то не помню…
– Я вам опишу приметы его.
И когда он описал эти приметы, получил тот же отрицательный ответ.
– В ночь накануне обнаружения трупа в вашей выгребной яме вы не слышали подозрительного шума, лая собаки во дворе?
– Может быть, и лаяла собака, не знаю. Мало ли когда она лает. Я нарочно ее приобрел, чтобы она охраняла двор.
Путилин погрузился в раздумье.
– Неутешительно, – пробормотал он, вставая. – Ну, прощайте, Губерман, а лучше – до свидания.
Когда мы подъехали к дому Губермана и вошли во двор, лицо Путилина было мрачно и темно, как и наступающая ранняя ночь.
– Темное дело… темное дело… – бормотал он.
Дом был опечатан. Собаки уже не было на цепи. Великий сыщик принялся за детальный осмотр двора.
Он тщательно осмотрел выгребную яму, собачью будку.