Да здравствует король

– Только, Цири, скажи мне, – осторожно говорила чародейка, отвернув лиц к двери. – Ты хочешь скорее увидеть Геральта?

– Трисс, это очень глупый вопрос, – устало ответила Цири. – Я пошла за той девкой только из-за того, что хотела скорее увидеть Геральта и Йеннифэр. Я верила этим снам, как дурочка, как дурочка верила Аваллак’ху, как дурочка считала, что король… – Ласточка запнулась, чувствуя краску на собственных щеках. – Неважно.

– Нет, важно. Ты знаешь, что он ищет тебя?

Бледные пальцы Ласточки сжали покрывало, Цирилла молча отвернулась к стене. Конечно, она об этом знала, она была наивной, но ведь не настолько глупой, чтобы не понять. Геральт любил ее, как родную дочь, которой у того никогда не родится, и Ласточка отвечала своему названному отцу той же любовью, ни секунды не сомневаясь в своей для него значимости. Трисс осторожно повела плечами, ощущая, как внутри нее растет тревога.

– Ты многое пережила, – говорила чародейка громко. – И многое тебе еще предстоит, я знаю. Я сочувствую тебе, Цири, ведь вся твоя жизнь – один бег.

– Она не так ужасна, как может казаться, – буркнула девушка в ответ.

– И мне бы хотелось, чтобы ты сама выбрала, что дальше.

«Но ведь ты выбрала за меня, Трисс», – хотелось выкрикнуть ведьмачке, но голос ее не звучал в повисшей тишине. «Ты и твои чародейки выбрали для меня это, это для меня выбирал Народ Ольх, Предназначение», – думала девушка. Что, если в своей жизни она не приняла ни одного решения сама, что, если вечно следовала чьим-то советам?

Ласточка вспоминала пройденный путь, и ярче всего в памяти горели навсегда покинувшие ее люди. Грусть сжала свою костлявую немилосердную ладонь на ее сердце, обхватила его, сжав в тисках. Перед глазами поплыли картины: лица убитых крыс, их головы, нанизанные на острые пики, Высогота, чей хладный труп гниет на болоте, мать и отец, кормящие рыб вот уже много лет.

Люди покидали ее, умирали, жизнь шла мимо, но Ласточке все удавалось извернуться и выжить в этой кутерьме. Неужели, все это лишь для того, чтобы она умерла теперь, в этой башне, а не в любой другой?

– Я хочу, чтобы и сейчас ты решила сама, – обронила чародейка, оставив на тумбочке объемный сверток. – Маргаритка не могла никому сказать, что ты здесь, потому уйти удастся спокойно, без проверок от стражников или поджидающих у ворот посланников императора. До завтра, Цири… Или прощай, до новой встречи.

Чародейка поднялась с места, но Цири не поворачивала лица к выходу, ей не хотелось смотреть. Следует ей ответить, следует подать голос из недр комнаты? За эти несчастные два дня с ней произошло слишком много, и сейчас, когда Трисс вновь толкала ее к переменам, Ласточка чувствовала внутри себя только злость. Только злость? Нет, было в ней что-то еще, что-то новое, неизведанное.

Дверь за незваной гостьей закрылась, ведьмачка, почувствовав одиночество, положила ладонь на собственный живот. Она чувствовала, чувствовала его внутри, вот оно. В ней растет новая жизнь, новая жизнь зреет в, казалось бы, столь темном теле… Неужели, придания не врут, и ей суждено создать что-то прекрасное?

И этого хватило для осознания. По истечении срока, после того, как Ласточка родит, ее ребенка заберут, возможно, не оставив ей и воспоминания о своем наследнике. И что с ним будет потом? Ведьмачка, не посвященная в планы чародеек, могла об этом лишь догадываться. На нем могли проводить свои бесчеловечные опыты, его могут запереть на вершине огромной башни на долгие-долгие годы, опасаясь силы, что могла бы таиться в нем, его могут умертвить за ненадобностью, могут отдать в чужую семью. Неужели такой судьбы он заслуживает?

Ведьмачка встала, поднялась над кроватью, с ненавистью посмотрев на свой шелковый домашний пеньюар. Трисс права, пора ей самой сделать выбор, пора ей самой разобраться с заточением и уйти, чтобы найти свое истинное Предназначение. Седовласого ведьмака с такой теплой улыбкой, что льды вокруг нее медленно тают.

Сверток, оставленный Трисс на прикроватной тумбе, Ласточка стянула к себе на кровать. В нем шуршала ткань, стеклянными боками бились друг о друга колбы, что-то булькало внутри них, пенилось, пузырилось. Должно быть, она давно собирала для нее вещи, чтобы отправить в большой мир сразу же, как встретит в этих стенах…

========== 26. Ее последняя остановка ==========

На улице шел дождь, капли его мелко барабанили по крыше, через незатворенное окно проникали в остывающее помещение. Когда под подоконником начала собираться мутная лужа, из-за прилавка выбежала дородная седовласая женщина, наскоро размахивая тряпкой. В корчме пахло чесноком и хлебом, сушеной мятой и жареным корнем лопуха. Суп с копченой свининой и маринованным чесноком оказался вкусным, чай, поданный к нему – нет. Местные жители заваривали только ромашку и смородину, получалось и горько, и кисло.

Цирилла не была в корчме целую вечность. Раньше, путешествуя по миру то с Геральтом, то с госпожой Йенифэр, то с Крысами, она захаживала в подобные заведения каждый день, и сейчас, сбежав от чародеек, находила в них уют и покой прежних деньков. Теперь дорога поддавалась ей плохо, острый кинжал, висевший у бедра, словно стал тяжелее, ноги не слушались, после нескольких часов в седле тело требовало перерыва, тепла и свежей пищи. В конце концов, сейчас ей приходилось думать не только о себе.

– Хозяйка, добавь мне гренок! – попросил седовласый старец, махнув рукой. – И еще стопку горилки! Холод собачий.

– Каких еще гренок? Ты доел свой суп!

– И не наелся, – отвечал тот жалобно.

Холод собачий… Удивительно, а в этом краю действительно слышался лай. В поселках, обступивших павшую Цинтру, животные были редкостью. Крестьяне съели всех собак, крыс и котов, едва война шагнула через порог. Особенно зажиточные селяне сохранили коров или кур, но зря, армия императора отобрала все до последней крошки, оставив людям лишь дикий и непокорный лес в пропитание.

– Нет больше гренок, старик, – отозвалась хозяйка. – Есть только перловая каша с лисичками и сушеная плотва.

– Давай кашу. Грызть-то мне уже не получится, – пожаловался старец, демонстрируя ряд гнилых зубов.

Ложка ведьмачки медленно опускалась в бульон, поднималась, еда грела ослабшее тело. Тонкий дорожный плащ – нет. В том небольшом мешке, что Цирилле оставила Трисс, денег оказалось не мало, и ей бы хватило на долгие скитания по разнообразным селам и городкам, только время поджимало. В дороге Цири настигла разграбленный караван, залезла в брошенные на дороге мешки, и выудила из них несколько дорогих безделушек в обмен на еду и одежду. Золотые ожерелья и кольца с изумрудами обменять удалось только на овечий свитер и носки да пару мешков картофеля: деревенским не так нужны «пестрые городские цацки».

А еда и теплые вещи нужны всегда и всем, особенно путникам. Цири ела медленно, растягивала удовольствие, грея пальцы. Когда тарелка опустеет, придется подняться, купить в местной лавке теплый смажак, несколько вареных яиц и вяленого мяса, взять батон черствого хлеба и вновь отправиться в дорогу, до следующего такого села. Ей предстоит вновь выйти на дорогу, полную опасностей.

Конечно же, Ласточка знала, что за ней увяжется деревенское простачье, так случалось не впервые. Они видели перед собой одинокую девочку, совсем юную потеряшку, застрявшую на дороге, и потирали руки, воображая легкую добычу. Бежала ведьмачка всего три недели назад, но опасностей, встреченных ею, хватило на все пребывание у эльфов в плену.

– А в кашу масло не полагается? – спросил дед своим гнусавым голосом.

– Не полагается! – гаркнула в ответ хозяйка корчмы. – Жри что дают или проваливай на мороз.

Потому, что старик этот – местный. Наверняка ест в долг, пропивает все заработанные деньги, прячется тут от жены или детей. В кашу, которую Цири съела прежде, положили и масло, и свиные шкварки, и жареный лук. Монеты решали все даже в таких глухих местах, затерявшихся в лесах и горах.

В первой же деревушке, встреченной Ласточкой после того, как та выбралась из чародейской башни, ведьмачка украла коня. Черногривый молодой жеребец пасся неподалеку от чьего-то сада, мял копытом траву, поглядывая вверх на яблоки. Должно быть, такой смышленый, что сам никуда не убежит… Если не уведут. Цирилла взяла коня под уздцы, запрыгнула на могучую спину, привязав мешок к седлу, и пустила вскачь, подкупив парой свежесорванных яблок. Куда угодно, лишь бы не стоять на месте.