Страница 18 из 26
Н. Гумилев
Лист № 86
Протокол допроса
Гр. Гумилева Николая Степановича
Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщавшую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем зимой, перед Рождеством, ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку, содержавшую ряд вопросов, связанных, очевидно, с заграничным шпионажем, например сведения о готовящемся походе на Индию. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, и она ушла.
Затем в начале Кронштадтского восстания ко мне пришел Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с подобными разговорами ко мне не приходили, и я предал все дело забвению.
В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно.
Гумилев
Допросил Якобсон 18.8.1921.
Лист № 87 (машинопись)
Продолжительное показание гр. Гумилева Николая Степановича 20.08.1921.
Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что Вячеславский был у меня один, и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных, в свою очередь, сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я, может быть, не вполне ясно выразился относительно такового характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь, по какому действительно совершается переворот, и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел в виду никого в отдельности, я просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.
Н. Гумилев
Выделим несколько моментов из этого документа. Начнем с последнего: «возможно, что говорил» о предложении участвовать в контрреволюционной организации «в туманной форме». Вот это неполная правда! Какое уж тут «возможно», если и той же И. Одоевцевой, одной из многочисленных своих учениц, и поэтам М. Кузьмину, Г. Иванову, и многим другим знакомым литераторам Гумилев «таинственно» намекал на свою причастность к «организации». Вот что вспоминает Одоевцева: «Гумилев был страшно легкомысленным… Как-то мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал, что достал револьвер – "пять дней охотился". Об этом я рассказывала, но то, что "Гумилев всем показывал револьвер", не говорила и не писала никогда – мне напрасно приписывают эти слова. Я думала, что с револьвером – это игра Гумилева в солдатики. Может быть, все было игрой… Кузьмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!" Гумилев уверял: "Это совсем неопасно – они не посмеют меня тронуть"…». Отметим это ощущение от поведения Гумилева – как от игры, а также его олимпийскую уверенность в своей неприкосновенности.
Что касается денег, то для чего их взял Гумилев? Для печатания прокламаций, которых не печатал, или же для покрытия личной финансовой бреши? Однако взял. У ярых врагов советской власти. Как это могли оценивать чекисты? На дворе было время беспощадной борьбы с контрреволюцией, множеством врагов советской власти. В деле Гумилева это явилось отягчающимся обстоятельством.
Теперь о тех, кого Гумилев собирался «привлечь к контрреволюции»: сначала это «кучка прохожих», которая «при общем оппозиционном настроении» пошла бы за ним, известным поэтом, затем – группа из «товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием» и, наконец, «не имел в виду никого в отдельности». Не следует пренебрегать той фантастической и романтической картиной, которая возникла в воображении поэта, когда он представил себя чуть ли не одним из вождей восстания («сохранить мою независимость»?), свергающего жестокую власть – власть, подавляющую «частную инициативу в Советской России», попирающую представления поэта о свободе и демократии.
Впрочем, поэт всегда в оппозиции… Таких во все времена всегда хватало. Они и сегодня шагают в рядах пятой колонны. Не будем называть их гнусные имена…
Лист № 88 (машинопись) 23.8.1921.
Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти в том, что в дни Кронштадтского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград, и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским.
Лист № 102
Заключение по делу № 2534 Гумилева Николая Станиславовича [зачеркнуто, написано сверху чернилами «Степановича»], обвиняемого в причастности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской боевой организации) и связанных с ней организаций и групп.
Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича [зачеркнуто, написано сверху чернилами «Степановича»], 35 лет, происходит из дворян, проживает в г. Петрограде, угол Невского и Мойки, в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921, в котором[-ых] он показывает следующее: «Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить надежность Гумилева, организация Таганцева командировала члена организации гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машины.