Страница 3 из 8
Скрытая камера. Проба пленки
Такая игра. Ты звонишь - они заняты. Опять звонишь - опять заняты. Месяц, другой, третий - ничего не происходит. Люди, которых ты хорошо знал, которые вчера искали твоей улыбки, твоего рукопожатия, вдруг оказались очень занятыми. Перемена была быстрой и незаметной: они разбогатели. Ты обрадовался, что наконец-то обрел собственный угол, сел писать сценарий настоящий, каких не писал прежде. Запер двери, отключил телефон, подарил соседям телевизор. Купил два ящика тушенки, ящик кофе, мешок сухарей - чтобы не выходить на улицу. Через девять месяцев родился фильм, пока - только на бумаге. Пришло время вернуться к жизни. Но города, в котором ты прожил два десятка лет, уже не было. Серые комнаты Студии превратились в белоснежные офисы с кожаной мебелью; немыслимые костюмы ценой в многие сотни долларов легли на плечи бывших администраторов... Факсы, радиотелефоны космической связи, компьютеры большеголовые, цветные или маленькие, упакованные в черные чемоданчики с одолженным названием "кейс". Коридоры по-прежнему грязны, темны, но только это и роднит их с прошлым. В коридорах гуляют чужие, незнакомые люди: иностранцы, юноши, снимающие рекламу. Шуршат доллары - всюду, даже на автомобильной мойке. Возникают фирмы, пропадают фирмы, сливаются, разоряются. Слово "фильм" вышло из употребления. Ему на смену пришло другое, неживое - "проект". У кинокамер вертятся бывшие осветители, декораторы, реквизиторы, грузчики. Теперь именно они пишут сценарии, снимают кино. На экранах - выстрелы в лицо, суета, драки, "мерседесы", задницы, бюсты, нахальный и беспомощный секс. Мастера... Где они? Куда подевались? Иногда скользнет по темному коридору бесшумная тень, вздохнет о прошлом, исчезнет в шахте лифта. "Работать надо дешево и быстро! Чурикова отказалась? Давайте Гундареву, народ ее любит! Монтаж? Выдумка прохиндеев! Нужны трогательные истории с мордобоем! Меньше слов, больше действия! Долой шаманство! Кино должно приносить деньги! Большие деньги! Очень большие деньги!" Съемки оплачивают неожиданно разбогатевшие люди. Кто они, откуда взялись неизвестно, найти их - невозможно. "Хотите снимать кино? Извините, кто вы такой? Нет, не знаю вашей фамилии. Не слышал. Не видел. Не помню. Машенька писает в кадре? Какая Машенька? Извините, меня ждут в правительстве..." Щебечут секретарши, закончившие школы манекенщиц: ноги-циркули, глянцевые журнальные улыбки. "Чай, кофе? Нет, еще не приходил! Извините, уже ушел! Нет, ничего не передавал! Сценарий? Лежит на столе! Это вы написали? Я читала, мне понравилось! Позвоните завтра, после обеда!.. Да, пришел, у него совещание! Завтра он улетает в Лондон! Звоните через две недели..." Новых людей много. Они - везде. Каким-то образом знают друг друга уже много лет - друзья детства, одноклассники, коллеги по комсомольской работе. Чужаки отлетают в сторону, как пластмассовые игрушки. "Хороший сценарий? А деньги у вас есть? Ищите деньги..." Прошел год, цены выросли, разъехались иностранцы, делать кино в России стало невыгодно. Дешевле - в Праге и Таиланде. "Нужна идея! Можно быстро снять картину в Бангкоке! Знаешь кого-нибудь во Франции? Нет? Плохо!.." Летом умер отец. Умирал долго, мучительно, от рака, перед смертью проклинал Горбачева. Последние деньги ушли на лекарства и похороны. Мать последовала за отцом осенью. Ей повезло, умерла во сне, быстро и незаметно. Дни похорон: один - солнечный, яркий, слепящий; второй - дождливый, мутный, задымленный. Отца удалось похоронить пристойно: синий, обитый тканью гроб, цветы, венки, шелковые ленты. Мать всего этого была лишена. Вернулся в Москву. Лариса осторожно держалась поблизости. Помогала, советовала, утешала. Приезжала на похороны, обмывала тела. Когда вернулись в Москву после похорон матери, с Герой случилась истерика. Плакал семь часов подряд, не в силах остановиться, Лариса уложила его в постель, обняла, легла рядом... Назавтра перевезла вещи.
Распределение ролей
- Кроссовки накрылись... - Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки становятся как новые. Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные. Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый диван. - Убрать бы весь этот музей... - Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется делать ремонт... - Обои можем сами поклеить... Телефон. Он теперь часто звонит. - Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на телефоне... Записываю! Товарная накладная номер... Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен, киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо: эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело... Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет. Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера "в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от всхлипываний, нежности, восторженных глаз. - Подожди... Одну минуточку... "Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!" Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь "Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор. - Подожди... Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног, кувыркаются под колесами. - Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ. - Это неправда!! Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло. "Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в осветительный столб. Мотор глохнет. Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает Машу на кровлю гаража, уезжает... - Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша. Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все, что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты - так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма, было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных. Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь... Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств, которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными, вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты; киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала иллюзию полноты жизни. Малоизвестные режиссерские физиономии никого на этом "рынке" не интересовали, в банях не котировались. Вкус бараньих лопаток режиссерам пришлось забыть... Это казалось нереальным, невозможным: голод, и не фигуральный метафорический, духовный, творческий или какой-либо еще, - а обыкновенный, убогий, физиологический голод. Холодильник отключен за ненадобностью, в кармане - пыль и табачные крошки, возникают мысли о краже батона с прилавка хлебного магазина... Поначалу Гера с каким-то сладострастием наблюдал исчезновение из дому продуктов; радовался завалявшимся в кухонном шкафчике макаронам; потом восторг вызвали баночка варенья, три окаменевших баранки, пачка сахара. Гера словно бы продолжал коллекционировать ощущения - на этот раз в копилку попадали мысли и чувства человека, угодившего в зону бедствия. Вокруг тем временем продолжалась обычная с виду, вполне нормальная человеческая жизнь. На вопрос: "Как дела?" - никто не отвечал: "Плохо, жрать нечего!", да и сам вопрос "Как дела?" с некоторых пор выглядел бестактно. Эксперимент удалось довести до конца, до стерильно пустых кухонных полок, кастрюль, тарелок. Два дня не ел ничего, совсем ничего, пил водопроводную воду с гадливым удовольствием. Потом не выдержал, напросился в гости, где поживился бутербродами. Визиты к друзьям поддержали его на неделю-другую. Времена буйных застолий давно прошли, принимали гостей теперь не слишком охотно... После родителей осталась квартира-"хрущевка": двадцать три метра, две смежные комнатушки, табакерка-кухня. Бизнесменов подобные квартиры не интересовали, для прочих жителей провинциального городка покупка жилья за наличные была мифом из чужой, фантасмагорической жизни - так что наследство Гера большими трудами сбыл за четыре тысячи долларов полгода спустя. Скромно расходуя деньги, Гера рассчитывал какое-то время продержаться на плаву - до новой картины. Но тут подвернулся печально известный банк "Чара", основанный бывшими кинематографистами и по этой причине пользовавшийся у киношников доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная, запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался наедине с пустым холодильником. Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял, что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки, грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину, Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится, если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать... "Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от похорон деньги приобрел старенькие "Жигули". Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать "Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не смог.