Страница 6 из 52
— Я знал! — откликнулись из зала.
— Как не знать?! Два года ишачил!.. — Послышались еще голоса.
— Вот видите! — Немцов поднял палец. — Теперь вопрос: где у вас соображение? Сынок старого хапуги распинается против Советской власти, а вы и уши развесили. А почему он распинается? Кто за ним стоит? Вы о том думали? А стоит подумать и хорошенько разобраться!
Немцов заговорил о трудностях, переживаемых страной. В городах разруха. Заводы стоят. На огромные пространства республики обрушилась засуха — враг пострашнее Антанты и белых генералов. В результате — голод… Всем этим хочет воспользоваться мировая контрреволюция, чтобы задавить народную власть. В одной Одессе за последние полтора месяца раскрыто три крупных белогвардейских заговора. Из белой Польши, где сейчас прижился сам головной атаман Петлюра, тянутся через границу его верные эмиссары. Задача их известна: организовать на Украине широкую сеть политических банд, чтобы по сигналу из-за кордона поднять мятеж против Советской власти. На кого могут рассчитывать петлюровцы? Народ их не поддержит. Честным людям надоело воевать, их к земле тянет, хлеб растить. Остается белогвардейское подонье и уголовный бандитизм. А ведь, как известно, в Одессе дело с борьбой против бандитизма обстоит хуже, чем в других городах. Налетчиков здесь развелось больше, чем крыс в портовых лабазах. И между прочим, они уже давно интересуются извозом. Ничего удивительного: извозчики всегда были связаны с самым злачным местом в городе — с торговым портом. Не случайно, например знаменитый Мишка Япончик был сыном извозопромышленника и на первых порах сам промышлял на битюге…
— А кто есть извозчики? — продолжал Немцов. — Такие же рабочие люди, как и все другие! Горе мыкали, в семь потов исходили для хозяина, вмертвую заливали водкой постылую жизнь. Или, может быть, я ошибаюсь? Может, вам и вправду Советская власть ни к чему? Может, вы соскучились по старому Костыльчуку?
Местрановцы отозвались коротким протестующим гулом.
Алексей чувствовал, что в настроении толпы наступает перелом. Стояла такая тишина, что, когда Немцов ненадолго замолкал, слышалось чье-то хриплое дыхание за столом президиума.
Неприметно и настойчиво председатель ОГЧК поворачивал разговор на главный вопрос митинга.
— Глядите, как вам запачкали мозги эти типы. Вы уже перестали видеть, что вокруг творится. Слыханное ли дело: в Одессе помирают ребятишки! Не от кори, не от скарлатины или еще какой дитящей хворости — от голода помирают! Беженцы из голодных районов тащат их с собою в Одессу. Нашли куда тащить! Но будь я проклят, если я их не понимаю! Они же думают: Одесса — большой город, в нем много рабочего класса, он не даст помереть их детям! Что же получается? Вы, одесский рабочий класс, отказываете в помощи таким же трудовым людям! Сами вы до этого додумались или нет? Ну, вот ты скажи! — Он ткнул пальцем в курносого молодого биндюжника, сидевшего в первом ряду. — Скажи мне, сам ты решил откреститься от обоза или тебе кто посоветовал?
Парень растерянно пробормотал:
— А я-то что?.. Один, что ли?.. Я — как люди скажут…
— Как скажут! — повторил Немцов. — А кто скажет?! Он, что ли? Или он?.. Нет, брат, они тебе этого не посоветуют! Они такие же рабочие, как и ты! А подбивает вас на саботаж всякая уголовная шушера, вроде Гнилого Фомки! Вот откуда все идет! Бывшие богатейчики, недобитые мироеды, на кого у Петлюры главная ставка, — вот кто вам мозги крутит! Не поверю я, чтобы рабочий человек отказал в помощи другому рабочему человеку!
— А ить верно! — пробасил кто-то. — Шнырют тут всякие!..
— Правильно говорит! Чего уж. Мы вроде бараны…
— Я-то с самого начала…
Немцов поднял руку.
— Тихо, я еще не кончил! Так вот, товарищи местрановцы, насчет обоза решайте сами, как вам совесть укажет! А я должен заявить… Уголовников, что затесались среди вас, мы выведем! Налетчики и воры висят на ногах трудового народа. Они играют на руку мировой контрреволюции и мешают нам строить светлое царство социализма! Но чекисты на то и поставлены, чтобы этого не допустить! И мы будем беспощадно… — и тут голос Немцова зазвенел глухо и напряженно, — …уничтожать их всюду, где они есть! Мы очистим ваши честные ряды от бандитского засилия — вот вам последнее большевистское слово. Очистим вполне и окончательно! — И он рассек воздух ребром ладони, будто ставя точку. — Теперь решайте, народ вам доверяет!
Еще мгновение держалась тишина, а затем театр взорвался криками. На сцену снова полезли желающие выступить. Кто-то, вскочив на кресло посреди зала, пытался говорить с места.
Алексей с беспокойством оглядывался. У всех выходов из партера он заметил людей в кожанках. Было похоже, что чекисты не собираются откладывать дело в долгий ящик и уже сегодня начнут чистить ряды местрановцев. Следовало поскорее убираться отсюда.
— Айда, Павел, пора.
— Куда вы, дядь Леш? Посидим, теперь уж недолго!
— Слушай, приятель, — сказал Алексей строго, — либо делай что велят, либо дружба врозь и больше мы с тобой не ходим.
Пашка нехотя поплелся за ним. В пустом сумрачном фойе Алексей спросил:
— Ты знаешь, как выбраться отсюда, чтобы никто не видел?
Это Пашка знал. Они двинулись какими-то служебными проходами и узкими винтовыми лестницами. Спустились в подвал. В пыльной темноте, натыкаясь на сухие занозистые стропила, прошли под самой сценой, слыша наверху рев все еще не успокоившихся местрамовцев, еще немного покружили и наконец вылезли наружу позади театра через взломанную дверь погреба.
Вечерело. В разогретом воздухе пахло акацией. Улицы опустели, и Алексей с Пашкой зашагали быстро, торопясь дойти до дому, пока совсем не стемнело. Сашка всю дорогу шел надутый, в разговоры не лез. Только раз, взглянув на Алексея, он с тревогой спросил:
— Вы чего?
Алексей, улыбаясь, задумчиво смотрел себе под ноги, и Пашка испугался, что, возможно, пропустил на митинге что-нибудь самое интересное. Но Алексей успокоил его:
— Так, вспомнил кое-что… давнишнее…
Думал Алексей о Немцове и о ребятах в защитных гимнастерках. Все, что говорили и делали на митинге чекисты, даже необычный способ, каким они ввели тишину в зале, казалось ему справедливым, точным, единственно правильным в данной обстановке. И оттого ли, что был он сейчас отделен от них, или по какой другой причине Алексей, как никогда остро, чувствовал свою неразрывную, почти родственную близость с этими людьми…
КУСОЧЕК “ПЕСТРОЙ" ИСТОРИИ
Безделье становилось наконец в тягость. Город Алексей уже знал, фотографии, оставленные Инокентьевым, были изучены до последней черточки, рыбалка надоела, и если он продолжал ходить с Пашкой в порт удить рыбу, то лишь потому, что так можно было убить время и существенно пополнить их более чем скудный рацион. От Синесвитенко он узнал, что Оловянников давно приехал, но это не внесло в его жизнь никаких изменений.
Синесвитенко являлся домой поздно. Он возглавлял группу активистов, которые собирали среди рабочих вещи для обмена на продукты. На заводе сельскохозяйственных машин готовилась поездка в хлебные места.
Синесвитенко едва приволакивал ноги. На скулах его пятнами горел румянец. По ночам он надсадно кашлял и сплевывал в тряпку. Ел мало, неохотно, будто через силу.
— Сгоришь, Петро, — сказал ему как-то Алексей, — нельзя так.
— Не сгорю, — отмахнулся Синесвитенко. — От меня одни кости остались, а кости не горят, только тлеют… Завод надо восстанавливать, а у людей руки не поднимаются. Вот продуктов добудем — приободрятся… Отряд собрали, — рассказывал он, прихлебывая чечевичный суп. — Махнем куда-нибудь в сторону Раздельной с кулачьем торговаться. В губкоме обещали обоз. Еще разговор был об охране завода. А я так считаю, не завод надо охранять, а рабочих. Блатные шуруют в городе, как в собственной малине. Долго так будет?
— Недолго, — уверенно сказал Алексей, вспомнив митинг в Оперном театре, — за них крепко взялись.