Moonrise

— Впрочем, — после некоторого молчания произнёс Тоффи, — вам нужно отдохнуть, поэтому не буду вам мешать.

— Мог вообще не приходить, — фыркнула Мун.

— Ну, мне же нужно было удостовериться, что вы слишком слабы и никуда не делись, — он одарил её очередной ухмылкой и исчез за занавесями шатра, оставив в Мун странное чувство удовлетворённости, словно разговор с ним — то, что нужно после «хорошенького» кошмара.

И всё же, несмотря на всю гордость, с которой Мун старалась держать себя при разговоре с Тоффи, она была рада, что осталась жива. Плевать сто раз на эти кодексы чести, гласящие, что лучшая смерть — смерть на поле битвы. Мун хотела жить, и перспектива умереть, но умереть с достоинством не прельщала её, как воинов, готовых погибнуть за неё и её королевство, считавших, что и королева всегда готова отдать жизнь за свой народ. На что делать, если этот народ стал её народом только вот совсем недавно, и Мун совершенно ничего не чувствует к нему?

Уже.

«Монстры, в отличие от мьюнианцев, не лишены благородства и чести».

Мун помнила ещё тех монстров, мирных жителей, что были жестоко убиты и тяжело ранены её сородичами, присягавшими на то, что никогда не тронут младенцев, детей и стариков, но без единой задней мысли убившими отпрысков вражеского народа. К тому же, Мун знала, целью воинов были восставшие, не мирное население, но они посягнули на невинных граждан, словно просто разминались перед предстоящей битвой. Чем больше Мун думала об этом, тем больше в душу закрадывалось странное чувство жалости, кажется…

«Мы припугнули их, но не убивали», — вновь раздались в мыслях принцессы слова Тоффи.

Ведь правда. Ни один мьюнианец не пострадал от лап повстанцев, все лишь были напуганы до ужаса, да и только. Монстры знали свою цель, а потому не трогали мирное население. Что весьма необычно для таких кровожадных существ. А, может, не столь уж и кровожадных?

Мун сидела на кровати и буравила стенку шатра сосредоточенным взглядом. Она не могла принять собственные же мысли, возникавшие в её голове. Это неправильно. Совершенно неверно. Монстры терроризировали её народ на протяжении многих лет! Или…

Если вдуматься, то Мун ни разу не видела нападений монстров, которыми так любили запугивать её прислуга и взрослые ребята в детстве. Ни разу она не видела, чтобы монстр посягал на жизнь мьюнианца, ни разу даже не слышала об убийствах или разбойных грабежах со стороны монстров (кража кукурузы с королевских полей — не в счёт). Всё её представление о них складывалось лишь из старых детских сказок и из ядовитых высказываний людей. Она ведь до этой злополучной войны даже никогда монстров-то в глаза не встречала. Всё это ей казалось странным. Она не желала верить в то, что приходило ей в голову, но с каждой минутой размышлений аргументов в пользу того, что всю её жизнь ей врали, возникало всё больше и больше, и Мун всё твёрже была уверена, что не чувствует прежнего отвращения и ненависти к монстрам. Теперь нечто подобное появлялось в отношении её собственного народа. Мун ужаснулась.

Нет! О чём ты только думаешь?!

Она запрещала себе думать о таком, но поток мыслей уже возможно было остановить. Перед Мун живо восстали образы монстров из деревушки. Покалеченные, сломленные, разбитые горем и запуганные, они были такими и до войны. И до войны они страдали от голода, нищеты и болезней. В то время как мьюнианцы никогда не были обделены ни кровом, ни пищей. Вязкое чувство омерзения застыло в горле. И королевой этого народа она является?

Почерневшие вены на руках неприятно зачесались, и Мун впервые за долгое время вновь обратила внимание на них. Тьма разрасталась по её жилам, и вот уже её ладони были полностью черны, прямо как у Эклипсы, а вены потемнели аж до локтей. Мун снова увлеклась тягостными мыслями. Почему же она, всё-таки, промахнулась?

«Когда твоя ненависть найдёт себе выход, я освобожусь вместе с ней», — так, кажется, сказала Эклипса перед тем, как Ромбулус снова заморозил её.

Принцесса не могла понять, что сделала не так. Она ненавидела Тоффи, это точно. Пусть девушка и ощущала подозрительное чувство уважения, когда видела гордого ящера, Мун ни на минуту не сомневалась, что генерал противен всему её существу, и никак иначе быть не может. Сомнения… про них Эклипса тоже упомянула. Что-то больно кольнуло в груди у принцессы. Королева Тьмы говорила о непредсказуемых последствиях, которые могут повлечь за собой её сомнения. Но разве Мун хоть на минуту заколебалась, когда применила темнейшее заклинание?

Да.

Мун похолодела от ужаса осознания, неожиданно пришедшего к ней. Применяя заклинание, она задней мыслью думала о той картине, что представил ей Тоффи, о той разбитой затуманенной деревушке.

Руки зачесались уже невыносимо, и Мун принялась раздирать кожу ногтями до красноты, стиснув зубы. Как же так? Ещё недавно она готова была вычистить долины монстров до последнего обитателя, готова была сделать всё, лишь бы Мьюни обрёл своё беззаботное счастье, на которое, оказывается, не имел права. Ещё совсем недавно Мун яростно ненавидела монстров род за убийство матери, а теперь ей говорят, что никто и не убивал её даже, хоть и верилось в это с трудом. Раз она, сомневаясь, применила заклинание, неудивительно, что оно попало Тоффи в палец, а не в сердце.

Желудок предательски заурчал, напоминая принцессе о её естественных потребностях в пище. Сколько она уже не ела? Кажется, два, а может и три дня. Мун закусила губу. Просить еды было слишком унизительно для её гордости, поэтому оставалось лишь терпеть сосущую пустоту внутри.

Но Мун не пришлось долго страдать с высоко поднятой головой. С улицы вскоре повеяло запахом чего-то жареного и явно съедобного. Голова неприятно заболела от аппетитных ароматов. Будь это хоть жареная резина, Мун была так голодна, что съела бы всё, что имеет какой-то вкус. Но она, подавив в себе желание встать и выйти из шатра

(впрочем, её состояние этого всё равно не позволяло), отвернулась к стенке, поглубже зарывшись носом в затхлое жёсткое покрывало, из которого торчали пучки соломы, неприятно щекочущие лицо.

Тоффи прошёл в шатёр неслышно, и лишь шуршание занавесей выдало его и заставило Мун чуть вздрогнуть. Она не знала, почему, но присутствие рядом ящера хоть как-то успокаивало её воспалённые мысли, пусть многие из них и были об её неприязни к нему. Наверно, ей просто нужно было за кого-то цепляться сейчас, в столь тяжёлой ситуации, и по нелепому и глупому велению судьбы этим «кем-то» оказался именно Тоффи, генерал монстров-повстанцев, пленивший её. И всё же Мун продолжала держать свой образ горделивой и смелой королевы, которая не сломится даже в плену у своих жестоких врагов. Почему жестоких? Тоффи не воспользовался бессознательным состоянием принцессы, отнёс её в лагерь и даже шатёр отдельный выделил, а монстры после пробуждения королевы не подвергли её пыткам. Так почему же они жестоки? Мун не знала. Просто этот эпитет придавал её положению больше драматичности, а также успокаивал саму принцессу, которая всё ещё цеплялась за остатки прежней веры, стараясь сохранить в себе мировоззрение, с которым она бы могла и дальше защищать мьюнианцев. Но, как бы ни старалась Мун, мысли о несправедливости политики Мьюни, о страдающих монстрах и непозволительно счастливых мьюнианцах, продолжали лезть в её голову, забиваясь в самые потаённые уголки сознания и отравляя его разочарованием и отвращением. Отвращением к тем, за кого королеве Мьюни нужно было бороться и стоять до конца. До победного конца.

Но стройный поток дум, вновь захвативших её, недолго заполнял разум принцессы. Раздражавший нос и желудок запах стал резче и насыщеннее, и Мун почти взвыла от тянущего голода. Она обернулась, села на кровати и увидела перед собой тарелку с початком кукурузы, а также сидящего рядом на небольшом пуке соломы, служившем стулом, Тоффи. Но, несмотря на требования своего тела, Мун лишь презрительно фыркнула и повела носом.

— Я не собираюсь есть из рук врагов, — ответила она дерзко, стараясь не смотреть на тарелку.