Страница 35 из 45
Границы между самообманом и намеренным морочением других людей, как известно, вообще весьма неопределенны. Очень может быть, что Мухаммед воображал себя действительно провозвестником воли Божьей, установляя регламент своего гарема. Для нас подобное недостойное воззрение на существо высочайшего, пожалуй, отвратительнее еще, чем сознательный обман. Но не следует забывать, что настоящее представление о Боге у Мухаммеда не могло быть ни слишком высоко, ни слишком ясно. Во всяком случае, весьма отталкивающее впечатление производит развившееся в поздние годы у пророка, да позволено будет нам так выразиться, смешение похоти своего сердца с постановлениями своего владыки: незадолго перед тем понадобилось ему еще другое откровение, к немалой досаде даже набожных людей, чтобы жениться на Зейнабе, красивой жене приемного его сына Зейда ибн Харисы, который согласился развестись с ней. Аллаху приходилось и позже провозглашать свое всемогущее слово, дабы прекращать не раз возникавшие домашние раздоры между многими соперницами, искавшими ласки пророка. Покидая этот печальный эпизод, не можем, кстати, не упомянуть, к каким далеким последствиям повели эти мелочи в дальнейшем развитии истории ислама. Как мы увидим позже, через несколько десятков лет Али должен был горько сожалеть, что выступил необдуманно против Аиши на совете по вопросу о ее невинности. Но что еще важнее – постановления Мухаммеда касались вообще положения жен в мусульманском обществе, а потому устанавливали отчасти самую судьбу мухаммеданского мира. Было бы, конечно, излишне предугадывать, что могло произойти, если бы не существовало этих предписаний; но, во всяком случае, очевидно, что, если человеку понадобились для убеждения в неверности своей жены четыре нелицеприятных свидетеля – ничего не оставалось более, как запереть ее на замок. В особенности странно было встретить это у народа хотя строго почитавшего издавна супружеские отношения, но вместе с тем так легко их расторгавшего; поэтому-то добрые нравы при последующих мировых завоеваниях так скоро исчезли бесследно. Трудно во всей всемирной истории найти более поразительное доказательство часто оспариваемого многими положения, что маленькие причины производят иногда великие действия. Взгляните сами: в XIX столетии более 200 миллионов человек лишены нравственного влияния благородного женского существа – заметьте, навеки, – и все потому только, что в 625 г. четырнадцатилетняя взбалмошная девчонка, аравитянка, обронила ожерелье стоимостью в несколько рублей.
Несколько месяцев спустя правоверным предстояло нечто иное, чем рассуждать о вышеупомянутом несчастном ожерелье. Дружественные хузаиты сообщали, к концу 5 г. (приблизительно в марте 627 г.)[79], о выступлении большого союзного войска, которое курейшиты успели наконец поставить на ноги. В нем числилось 10 тысяч человек, в том числе 4000 одних курейшитов и ближайших их союзников с 300 лошадьми и 15 верблюдами, под предводительством Абу Суфьяна. Он же состоял и главнокомандующим, насколько это было возможно, принимая во внимание до болезненности доходящую щекотливость свободолюбивых бедуинов. Во всяком случае, племена гатафан, асад, равно как и сулейм, образовывали самостоятельные отряды. На этот раз, как кажется, войско подвигалось довольно поспешно; не более недели дали мекканцы Мухаммеду, чтобы подготовиться к защите. Об открытой борьбе едва ли кто мог и помышлять ввиду значительного превосходства неприятельских сил, а также благодаря еще не изгладившимся совершенно прискорбным воспоминаниям об Оходе. С трех сторон город был защищен довольно сносно, так как стены домов почти везде смыкались вплотную, а немногие промежутки не стоило большого труда забросать землей; и этого было вполне достаточно, так как у мекканцев не имелось военных осадных машин. Но к северу город оставался совершенно открытым; кроме того, надо было присоединить к пространству, нуждавшемуся в защите, часть долины, дабы устроить лагерь на 3000 человек соединенных сил мусульман и «лицемеров». Между людьми Мухаммеда находился один перс, по имени Салман. Превратности судьбы занесли его в качестве раба в Медину; он был выкуплен на волю тотчас же, как принял ислам. Человек этот видел много на своем веку и сообщил пророку замечательный военный прием, при помощи которого легко можно было оборониться от внешнего врага, особенно же от нападения конницы. Перс предложил выкопать широкий ров перед городом. Об этом в Аравии никто никогда и не слыхивал, но все сразу же поняли пользу выдумки. Вся Медина принялась взапуски окапываться, и в шесть дней ров, замыкавший непрерывно открытую местность, был готов. По этому приспособлению следующие за тем бои под Мединой и названы «войной из-за окопов».
Едва окончено было укрепление, как союзники показались перед городом. Новое средство защиты, совсем «не арабское», возбудило в неприятелях одновременно и негодование, и изумление. Посыпались крупные ругательства на трусость мусульман, но те, чувствуя себя за окопами до известной степени в безопасности, самодовольно улыбались. Не раз пробовали язычники прорваться через препятствие, но мединцы и днем и ночью зорко сторожили все их движения. Тяжело приходилось, правда, осажденным, особенно в начале весны, когда наступила отвратительная погода; но все же так или иначе им было удобно отгонять налетавшего неприятеля тучей пущенных в него стрел. Раз только посчастливилось небольшой кучке мекканских всадников занять часть укреплений по оплошности защитников. Но вместо того чтобы на занятой ими позиции держаться крепко и как можно скорее вытребовать подкрепления, старик Амр ибн Абд вздумал вступить с Али в единоборство. Когда затея эта кончилась поражением Амра, сопровождавшие его курейшиты сочли, что дело покончено, и вернулись безмятежно назад через ров обратно к своим. Осада тянулась без конца. Обе стороны терпели одинаково, подвергаясь действию холодной погоды. Но союзникам приходилось хуже, ибо до их прибытия жатва[80] была уже снята, а доставать провиант с некоторых пор становилось затруднительным, между тем никто не рассчитывал, чтобы война могла протянуться так долго. Стали искать средств, нельзя ли овладеть городом иначе. Еще ранее, при посредстве надиров Хейбара, начаты были переговоры с бену-курейза, последним племенем иудеев, проживавшим в Медине, о соглашении их с коалицией. Теперь снова возобновились сношения и, по-видимому, принимали довольно решительный характер. Конечно, самое разумное, что могли предпринять иудеи, это было воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы доконать окончательно Мухаммеда. Они были с ним не в лучших отношениях, чем их прогнанные раньше единоверцы, и едва ли могли питать надежду, что он станет более уважать свой договор с ними, чем это делал прежде с другими. Квартал их к тому же лежал на юго-восток от Медины, именно в том самом месте, где город наиболее слабо защищен; поэтому в руках их находился как бы ключ к позиции Мухаммеда. Несмотря на это, они не решались сразу и открыто принять сторону неприятеля и продолжали, не торопясь, переговоры с союзниками. Сильно поражен был пророк, когда наконец прослышал о новых кознях врагов своих; он немедленно же принял меры. Прежде всего Мухаммед послал некоторых из наиболее уважаемых людей из аусов и хазраджей пригрозить иудеям; а когда эти последние недружелюбно выслушали нарекания бывших союзников, он отдал распоряжение подготовить защиту города с юга, что, конечно, еще более отягчило и без того усиленно напряженную службу за окопами. Одновременно удалось пророку залучить к себе на службу одну темную личность из племени гатафан, некоего Нуеима ибн Масуда; шпион шнырял беспрерывно то между иудеями, то между союзниками и искусно сеял раздор повсюду, так что вскоре обе стороны перестали доверять друг другу, переговоры тянулись без всякого результата. Далее успел Мухаммед войти в тайное соглашение с шейхом гатафанцев Усинои. За отступление его соплеменников была пообещана пророком половина сбора фиников Медины. Но отвращение воинственно настроенных приверженцев ислама к подобного рода унизительной сделке помешало окончательному заключению условия. Все эти дипломатические хитрости возбуждали, однако, между союзниками взаимное недоверие; к тому же весенние бури начинали сильно докучать осаждавшим. Для многочисленных стад осаждавших не хватало корма; страдая от непогоды, бедные животные еле-еле волочили ноги. Между тем мусульмане продолжали по-прежнему неослабно следить за неприятелем; таким образом, все более и более пропадала всякая надежда достигнуть цели похода. Раз ночью все сразу, как бы сговорившись – мекканцы, гатафане и сулеймы, – порешили бросить начатое дело. На следующее утро войска коалиции потянулись обратно домой. Абу Суфьян написал к пророку дерзкое письмо, в котором зло издевался над окопами как над неприличною воинскою хитростью. Едва ли стоит прибавлять, что на арабов они произвели, однако, громадное впечатление.
79
По общепринятому исчислению, было это в феврале, но многие обстоятельства указывают, что событие происходило позже.
80
В этой местности и поныне собирают жатву в марте и апреле, а сбор фиников начинается в июле.