Война Зоны

Что, черт побери, именно происходило вчера с мартышкой Нюшей, какому излучению она подверглась?

Почему одним Иггельд выдал браслеты, а другим – нет?

Почему Спрут не сказал мне, что происходит в НИИ?

Голова кругом, и ни одного ответа, а предположения одно другого безрадостней. Я поймал себя на мысли, что моя вера в Иггельда циклична: стоит оказаться рядом, посмотреть, как он относится ко всему живому, и сомнения пропадают, но едва включается разум, просыпаются сомнения.

Кажется, я даже знал, где находится секретный проход в Институт. Где-то в дачном поселке Малина-Village. Уж очень часто там появлялись гости.

Чтобы сталкерам нечего было ловить в этих краях, наши люди разряжали аномалии, и они не рождали артефакты. К тому же незваных гостей отпугивали точки, генерирующие инфразвук, который вызывал тревогу у людей и мутантов и мотивировал их поскорее убираться.

Бар «Три поросенка», куда стремились заблудшие новички, находился восточнее.

Как ни крути, нечего сталкерам делать в Малина-Village, однако они снова и снова там появлялись. Значит, надо искать там.

Мысли так одолели, что я не сразу заметил, как контейнер в кармане, где «отвертка», ощутимо давит бедро. Этот артефакт дважды спас мне жизнь, взамен забрав столько моего времени, сколько посчитал нужным. Удивительно, что я еще живой…

Пришла мысль, что можно свести вредное действие артефакта к минимуму, если… Вспышка, раскат грома, черные брызги. Пульсирует в ладони прозрачная капля, и мир закручивается в спираль. Что это значит? О чем мне хочет рассказать Зона?

Я расслабился, вдохнул, выдохнул, открыл контейнер, чтобы сосредоточиться на «отвертке» – спирали из полудрагоценного камня. Интересно, новая сборка поможет мне приблизиться к цели? Я закрыл глаза, но никакой конкретной картинки не возникло – какие-то взрывы, грохот выстрелов… Я распахнул глаза от того, что в видениях кто-то отвесил мне оплеуху.

Что за бред? Продолжаем, зажмуриваемся, выгоняем из головы мысли, держим только «отвертку», думаем только о ней.

Аномалия «молния» разряжается очень странно – из нее летят горящие клочья мха, подлеска, то ли плоти, то ли волос, она плюется сгустками темноты… Ясно: разрядить «молнию» «отверткой». И получится камень в форме капли, который… Телепортирует? Почему картинка изменилась? Куда именно он телепортирует? Или я ошибаюсь? Одно ясно, арт очень ценен.

Впрочем, если он просто телепортирует в параллельный мир, это уже неплохо. Когда встает вопрос, сдохнуть в этом мире или жить в другом, любой нормальный человек выберет жизнь. Было бы время, занялся бы вопросом и изучил сборку, сейчас же…

Почему бы и не сейчас? Все равно мне нужно ждать обострение, чтобы попытаться вылечиться. Как раз будет повод подняться на поверхность. Скажу, получится суперполезная вещь на случай ядерной войны или глобальной облавы, но надо несколько дней поблуждать по лесу в поисках аномалий…

– Химик, я готов, приходи в медблок! – гаркнул коммуникатор, заставив меня вздрогнуть.

Видимо, Иггельд больше не подвергал мартышку действию излучателя, а сразу принес в медблок и уже сканировал ее голову. Я встал рядом с упершимся в стол Иггельдом, уставился в монитор, где проступало трехмерное изображение обезьяньей головы. Меня волновало одно-единственное место – проекция чуть выше уха, где на изначальном снимке темнело пятно опухоли. Сейчас, по сути, решался вопрос моей жизни.

Иггельд тоже замер, напрягся, взором вцепился в экран. Когда процедура завершилась, он издал радостный возглас и ткнул пальцем в пятнышко, которое было чуть больше горошины:

– Ты только посмотри! Опухоль уменьшилась в два раза! Я не верю своим глазам! Как думаешь, нам дадут нобелевку за это открытие?

«Вы будете жить», – улыбаясь, проговорила воображаемая красавица-медсестра, просматривающая мои анализы. Лысый скептик с осунувшейся физиономией, точь-в-точь мой первый лечащий врач-онколог, проворчал: «Рано радоваться. А если не рано, узнай, чем за излечение мартышка заплатила, она неспроста такая послушная и спокойная».

– Это нужно отметить! – Иггельд взял мартышку на руки, и она вскарабкалась ему на плечо, обняла его и принялась тыкаться мордой ему в шею.

Пить с ним было совершенно не с руки.

– С этой суетой совсем забыл сказать. По пути сюда я добыл редкий артефакт, который в простенькой сборке может дать совершенно незаменимую вещь…

– Какую? – без энтузиазма спросил Иггельд, похоже, он вообще не слышал моих слов, а если слышал, то не придал им значения.

– Пока трудно сказать. Похоже на телепорт, но не уверен.

– У нас есть нужные арты для сборки? – Иггельд почесал мартышку за ухом, от удовольствия она пустила слюну.

– Нужен не арт, нужна аномалия на поверхности.

Задумчивый Иггельд принялся мерить шагами комнату. Остановился, перевел взгляд на меня.

– Вот ты неугомонный! И почему тебе не живется спокойно, вечно тянет тебя куда-то. Например, Ремарка почитать. Ты дома, только когда болеешь. По правде сказать, мне это в тебе безумно нравится! Ты умрешь на бегу, а не в постели, ты все время развиваешься, растешь. Ты – настоящий человек, каким он и должен быть.

– А остальные? – осторожно поинтересовался я, рассчитывая, что Иггельд разговорится, когда будет затронута его любимая тема, но он не оправдал ожиданий, махнул рукой и уронил:

– Неразумные дети, но есть и с проблесками сознания.

– Дети добрые, – поддержал разговор я, пытаясь раскрутить его на откровенность.

Иггельд криво усмехнулся:

– Когда это они были добрыми? Дети – маленькие убийцы, они не осознают смерть, для них убить живое существо – что игрушку сломать. Вспомнилось, как я когда-то возвращался домой… еще тогда, в прошлой жизни, а возле дома была кишащая головастиками лужа, и мальчишки лет шести ловили их и убивали кирпичом, вокруг них валялись сотни расплющенных трупиков. Дети мучают кошек и птичек, потому что к животным ближе нас и одержимы жаждой убийства, разрушения. В детстве я топил муравьев и жег мокриц спичками, мне нравилось, как они краснеют, я тогда еще не осознавал, что такое смерть и боль, и не понимал, что отнимаю жизнь.

– Наверное, ты прав. Я отрывал крылышки мухам, – еще много чего вспомнилось, но говорить я не стал. – Представь, если бы всех этих детей воспитать правильно, рассказать, что мир вокруг них – живой. Они выросли бы, и мир изменился. Жаль, что взрослые безнадежно потеряны.

Иггельд вскинул бровь и посмотрел на меня, как на больного. Наверное, я подумал бы так же, если бы Иггельд вместо Бетховена или Вагнера включил скандинавский рок или шансон.

– Что ты думаешь делать дальше? – спросил я, сменив тему. – Будешь вести прием страждущих, размещать их в лаборатории и избавлять от недугов? По одному или толпой?

– Группами с идентичными заболеваниями, – радостно ответил Иггельд. – Хочу проверить на межпозвонковых грыжах, артрозах… Прежде испытаю на животных и лишь потом стану лечить людей.

Хотелось спросить, какая ему с этого выгода, но я сдержался. Скептик заговорил теперь уже голосом Пригоршни: «Ты только представь: тысячи, миллионы людей-зомби, тихих и здоровеньких, строят правильный чистый мир, где царит любовь и братство, а во главе этого мира – солнцеликий Иггельд. Разве это плохо? Они даже не догадаются, что это не их выбор, а воля кукловода. Ты согласен на такую участь?»

Я отогнал мысль, возразил, что пока ничего не доказано. Вот когда побываю под землей, увижу тамошнюю часть НИИ, если она вообще существует, тогда и можно будет делать выводы.

– Тебе нужны сопровождающие на поверхности? – поинтересовался Иггельд.

– Нет, я поброжу по безопасным окрестностям день-два, молния встречается довольно часто, так что займет у меня это скорее сутки, чем двое. Выдвинусь, думаю, завтра с утра, я еще недостаточно отдохнул.

– Правильное решение! – кивнул Иггельд, отвернул от себя слюнявую морду мартышки и обратился к Нюше: – Хватит уже! Я весь мокрый и скользкий.