Страница 50 из 365
— Слава Богу, — Тео перекрестилась и Джон поднялся: «Раз уж ты здесь, Теодор, и, так сказать, уходишь в отставку, — он тонко улыбнулся, — Британская империя тебе кое-что должна».
Федор повел рукой: «Да зачем? Я встречался со своим австрийским издателем, кое-какие деньги у нас теперь есть».
— И мне заплатят, — поддержала его Тео, — один спектакль я даю в пользу сирот, что потеряли родителей во Франции, а все другие бенефисы — это моя прибыль.
— Десять представлений, — восхищенно заметил Джон, отпирая дверцу шкапа. «Хорошо, что ты мне билет устроила. Говорят, перекупщики их по тройной цене продают. Но все равно, — он стал отсчитывать золото, — оно вам пригодится».
— Пригодилось, — Тео посмотрела на тяжелые кольца, что украшали ее пальцы. «И обстановку купили. Даже удивительно, что квартиру не конфисковали».
Она вспомнила смешливый голос Теодора, — он осматривал просторные, светлые, выходящие на Фонтанку комнаты:
— Там, — он указал на заснеженный Летний сад, — мы со Степаном и гуляли. Так что перейдете с Мишелем через мост, он Пантелеймоновским называется, по церкви, и окажетесь прямо в парке. И улица тоже — Пантелеймоновская. Статуи для сада мой дед покупал, его тоже Федором звали. В Италии, — Федор оглядел запыленный паркет, ободранные стены и пробормотал: «Конечно, тут все надо в порядок приводить».
— Приведем, — Тео оглянулась на Мишеля, — мальчик спокойно спал на сундуке, прикрытый шалью, и, поцеловала Федора: «А почему квартиру не отобрали?»
Мужчина заглянул в камин: «Дымоходы все прочистить надо. У нас так не принято, милая. Я все-таки официально — никакой не преступник, вот когда меня в крепость посадят…»
— Не посадят, — уверенно сказала Тео, обнимая его. Женщина напомнила себе: «Если все будет хорошо, ты сделаешь то, что обещала Господу. Обязательно. И даже если не будет хорошо — все равно сделаешь. Так правильно».
Федор пристроил саблю над камином и полюбовался ей: «Вряд ли я ее еще в руки возьму, воевать-то я не собираюсь». Он вздохнул и перекрестился: «Завтра пойду в Горное ведомство. И нам с тобой повенчаться надо, а то Масленица скоро, потом Великий Пост…»
— Да, — рассеянно отозвалась Тео, глядя на скованную льдом Фонтанку, на голубое, яркое небо Петербурга, — надо.
Федор ждал их у решетки Летнего сада. «Это без меня уже возвели, — улыбнулся он, прикоснувшись к кованым, покрытым инеем прутьям.
Он присел и поцеловал Мишеля: «Ты беги вперед, сыночек, как раз перед обедом прогуляемся». Тео проводила мальчика взглядом. Взяв Федора под руку, подождав, пока мимо проедут сани, она тихо спросила: «Ну что?»
— А вот что, — сказал он, роясь в кармане полушубка. «Это мне сегодня отдали. Читай, — протянул он Тео письмо, — она по-французски пишет».
Тео посмотрела на подпись и, побледнев, пробежала глазами строки: «Откуда ее величество знает, что я здесь?»
— Она все знает, — мрачно отозвался Федор. «Так что собирайся, завтра нас ждут в Царском Селе. Она велит всей семьей приехать. Уж не знаю, что у нее на уме».
— Ничего, — твердо отозвалась Тео, беря его за руку. Они пошли по расчищенным дорожкам сада и женщина добавила: «Все обойдется, Теодор. А что тебе в Горном ведомстве сказали?»
Федор вздохнул: «Развели руками. Сама понимаешь, пока я с ней, — он кивнул на письмо, — не встречусь, никто мою судьбу решать не будет, Тео».
Она крепко сжала его пальцы и поправила: «Нашу судьбу, Теодор. У нас она теперь одна, помни».
Федор помолчал. Посмотрев, как Мишель ловко разбегаясь, скользит по льду канала, он сказал: «Можно там же, в Пантелеймоновской церкви повенчаться, она наша приходская. Пока, — угрюмо добавил он. «Пока в какую-нибудь Чердынь не отправили. Тебе надо будет дать обещание, что дети будут воспитываться в православии, вот и все».
Он посмотрел на легкую морщинку, уходящую вниз от гранатовых, сладких губ и подавил тяжелый вздох: «Какие дети…, Мне сорок четыре, ей — тридцать пять. Состариться бы вместе, Мишеля вырастить…»
— Так что это формальность, — бодро закончил Федор. Тео, смотря куда-то вдаль, ответила: «Да. Побудь, пожалуйста, после обеда с Мишелем. Мне надо прогуляться, посмотреть, что это у вас за Гостиный двор».
— Ты же туда ездила, — удивился Федор.
— А теперь хочу сходить, — усмехнулась Тео. Оторвавшись от него, она прокатилась по блестящей дорожке льда: «В Бостоне, я, конечно, видела снег, но чтобы его столько было…»
— В Сибири еще больше, — хмыкнул Федор.
— Вот и посмотрим, что там за морозы, — она улыбнулась и заправила под соболью шапочку темную, пахнущую розами прядь волос.
Небо на западе, над Невой, уже клонилось к закату.
— Какие тут дни короткие, — подумала Тео, выходя на Пантелеймоновскую улицу.
— Зато ночи длинные, — сладко потянулась она. Помахав рукой Федору, что стоял у окна, женщина быстрым шагом пошла вниз по Фонтанке, к Невскому проспекту.
Она незаметно обернулась. Увидев, что занавеси в окнах квартиры уже задернуты, Тео направилась обратно. Она постояла перед Пантелеймоновской церковью, глядя на образ святого.
— Он был врач, — вспомнила женщина, — один из Четырнадцати Святых Помощников. В базилике Сен-Дени были его мощи, я помню. Пока эти мерзавцы там все не разграбили, не осквернили могилы…
В церкви было темно, сладко, спокойно пахло ладаном, мерцали огоньки свечей. Тео перекрестилась и решительно шагнула внутрь.
— Значит, ты помнишь, — Тео поправила Мишелю маленький, шелковый галстук, — надо поклониться, поцеловать ей руку, и называть ее: «Ваше Величество».
Мальчик кивнул белокурой головой и распахнул глаза. Вокруг играли, переливались невиданные, золотые, рыжие, бронзовые камни. Комната купалась в лучах утреннего солнца, за окном простирался покрытый снегом, бесконечный парк.
Он вспомнил, как сани остановились у мраморных ступеней, как они вошли в золоченые, высокие двери: «Тут, как в сказке. Как в Марокко, папа же рассказывал. Только там пустыня, а здесь все время снег. Интересно, и летом — тоже?»
— Это все сделано из янтаря, — наклонился к нему отец. Мишель положил маленькую руку в его пальцы — большие, крепкие: «Ты только не волнуйся, папа. Мы с мамой же рядом».
Федор вздохнул и улыбнулся: «Я знаю, милые мои». Он взглянул на ливрейного лакея, что стоял у раскрытой двери: «Пошли».
Мишель почти ничего не запомнил — только блеск начищенного паркета, сияние зеркал, картины, статуи, огромные залы. Потом они оказались в небольшой, уютной комнате, где горел камин. Мальчик, всплеснув руками, радостно сказал: «Собачки!»
Их было три, — белая, рыженькая и черная, — они лизали ему руки, и весело лаяли. Мишель, забыв обо всем, подергал мать за рукав шелкового платья: «Мама! Почему ты мне не сказала, что тут собачки! Какие красивые!»
— Мишель, — не разжимая губ, сказала Тео, — Мишель….
Она была совсем не похожа, — подумал Мишель, — на императрицу. Она была просто бабушка, — в пышном платье темно-синего атласа, свежая, румяная, с высокой прической. У нее были седые виски, а волосы были темные. Светлые, веселые глаза были окружены морщинками. Она была полная, но двигалась легко. Женщина поманила Мишеля к себе: «Смотри, у меня есть для них корзинка. Они в ней спят, а утром приходят ко мне в постель. А у тебя есть собачка?»
— Нет, — вздохнул Мишель, — но я бы так хотел…, Простите, — добавил он, покраснев. «А вы за ними присматриваете, для ее величества? — он оглянулся: «Почему мама и папа побледнели?»
— Я и есть ее величество, — улыбнулась женщина. Мишель, поклонившись, почувствовал сладкий, домашний запах, что шел от мягкой, пухлой руки. «Но ты можешь звать меня бабушкой. Если хочешь, конечно, — Екатерина подняла красивую бровь. Устроившись в кресле, усадив Мишеля на колени, императрица шепнула ему: «Когда у нас появятся щеночки, я непременно пошлю тебе одного. А теперь скажи мне — кем ты хочешь стать?».
Мишель подумал. Погладив левретку, мальчик ответил: «Военным. Мне нравится папина сабля, и форма, и парады. И я уже умею стрелять, меня папа научил».