Страница 41 из 365
Лавуазье покачал головой: «А если там какой-то несчастный, что рискует подняться на эшафот? Пока можно спасать людей, надо это делать». Он посмотрел на простые, стальные часы: «Спускай лестницу на балкон, ветер хороший».
— Спасибо тебе за все, — тихо сказал Федор, и они обнялись. «Храни вас Господь, — Лавуазье перекрестил его: «Подожди, пока я скроюсь из виду, и начинай».
Федор все смотрел ему вслед — уходящему вдаль по крыше, легкому, невысокому. Потом Лавуазье исчез в чердачном окне. Федор, вздохнув, стал разматывать веревочную лестницу.
Мишель сидел за столом в гостиной, грустно подперев щеку рукой, глядя на маленький глобус. Он повертел его: «Санкт-Петербург. Папа говорил, там очень красиво, почти как в Париже. И река, на которой есть лед. Где же папа, он все не приходит, и не приходит… — он оглянулся на дверь: «Сейчас мама принесет горячего молока, и надо будет спать ложиться. Она сказала — завтра на целый день гулять поедем, в Булонский лес. Каштаны будем жарить, и листья собирать».
Мальчик замер — на балконе, что выходил на Сену, показалась какая-то тень. Бронзовая ручка задергалась, и он услышал шепот: «Сыночек…»
— Папа! — мальчик бросился к нему. Федор опустился на колени и, удерживая его в объятьях, поцеловал: «Помнишь, ты просил на воздушном шаре полетать? Сейчас полетим, далеко-далеко…»
Федор почувствовал горячие слезы у себя на щеке. Мальчик плакал, обнимая его за шею. «Он сказал, — Мишель шмыгнул носом, — сказал, что ты умер. А я не верил, не верил…, Я молился Мадонне, чтобы ты вернулся. Папа, милый мой…, Сейчас я маму позову, — спохватился Мишель: «А она с нами полетит?»
— Конечно, — улыбнулся Федор, глядя на мальчика. «На мадемуазель де Лу похож, — подумал он. «Лицо у него доброе, не такое, как у отца. Ее лицо. Мой славный, а ведь придется с ними в Вене расстаться…, - он вздохнул: «Давай, подождем, пока мама придет. Здесь же она?»
Мишель кивнул: «Молоко мне греет. А его, — мальчик помолчал, — нет. Только охрана. Папа, а куда мы полетим?»
— Куда ветер погонит, — ответил Федор. Оглянувшись, он увидел на столе, рядом с глобусом, икону. Федор, посмотрел в зеленые, твердые глаза Богородицы: «И, правда, словно с Марты писали. Господи, хоть бы у них с Джоном все получилось». Он сунул икону в карман своей блузы, и услышал какой-то шум в передней.
Гневный голос Тео сказал:
— Оставь меня в покое, Максимилиан! Я тебе сказала — я участвую в твоих безумных церемониях только потому, что ты угрожаешь убить Мишеля. Но это, это…, - женщина задохнулась и твердо продолжила: «Ты не поставишь гильотину в соборе Парижской Богоматери, и уж тем более — не заставишь меня попирать ногами тело королевы, этой бедной женщины, у которой ты отнял мужа и детей, женщины, которая ни в чем не виновата!»
— Тогда Мишель умрет, — спокойно отозвался Робеспьер.
— Лучше я убью его собственной рукой и потом сама взойду на эшафот, — выплюнула Тео. Раздался крик боли, звон посуды, и Робеспьер завизжал: «Будет так, как я сказал, ты слышишь! Иначе ты сама встанешь у гильотины и отрубишь голову австриячке! Завтра ее казнят, а потом там же, в храме Разума, мы соединимся в обряде нового брака!»
— Не тронь меня, — угрожающе сказала Тео. Федор, потянувшись, закутал мальчика в кашемировую шаль, что висела на спинке стула. «Иди на балкон, Мишель, — спокойно попросил он. «Не бойся, с мамой все будет хорошо».
— Я не боюсь, — серьезно ответил мальчик, проскальзывая в темноту ночи. «Ты же здесь, папа — чего бояться?». Федор проводил его глазами и нырнул за портьеру.
Дверь, что вела из коридора в гостиную, распахнулась. Робеспьер, все еще шипя от боли в обожженной молоком руке, втолкнул Тео в комнату. Ее волосы растрепались, домашнее, темного бархата платье, было разорвано у плеча.
— Оставь меня! — выкрикнула женщина, замахнувшись, ударив Робеспьера по лицу. «Ты мне противен, убийца, мерзавец! От тебя на милю несет смертью! Проклятый, отвратительный ублюдок, лучше я умру, чем стану твоей женой!»
— Станешь, — сквозь зубы ответил Робеспьер, доставая пистолет. «Прямо сейчас, прямо здесь! Раздевайся! — он рванул вниз ткань на платье, прореха затрещала. Робеспьер, так и не опуская оружия, вцепился зубами в смуглое плечо.
— Твоя кровь, — сказал он зачарованно, облизывая губы. «Хочу еще! — он зарычал. Ударив Тео по лицу, сбив с ног, он прижал женщину к персидскому ковру.
— На помощь! — рыдая, крикнула Тео. «Мишель, Мишель, милый мой, беги…»
— Наплевать на это отродье, пусть смотрит, — Робеспьер разорвал подол ее платья. Рассмеявшись, он показал Тео пистолет: «Сначала этим, моя дорогая. Тебе понравится, обещаю».
Он вдруг почувствовал холод у своего виска. Знакомый голос велел: «Руки вверх, месье Робеспьер. И не вздумайте дергаться — голову разнесу».
Тео посмотрела в голубые, в золотистых искорках глаза Федора. Мгновенно вскочив на ноги, одним легким, быстрым движением она схватила с камина фарфоровую вазу с белыми розами. Робеспьер даже не успел поднять руки — ваза разбилась о его затылок, вода хлынула на ковер, и он упал — лицом вниз, на рассыпавшиеся цветы.
Дверь затрещала, послышались крики охраны. Тео тихо сказала: «Месье Корнель…, Это вы…, А где, — она оглянулась, — Мишель?»
— На балконе, в вашей шали, он не замерзнет, — в дверь вонзился штык, Робеспьер пошевелился, застонав. Федор добавил: «Пойдемте, мадемуазель Бенджаман, не стоит тут больше оставаться. У меня там лестница, на крышу».
— Мама Тео, — Мишель уцепился за ее руку, — смотри!
Тео, оказавшись на балконе, подняла глаза вверх.
— Я не верю, — подумала она. Шар, из темного холста, был еле виден на ночном небе.
Федор подхватил ребенка: «Вы поднимайтесь, мадемуазель Бенджаман, мы следом». От нее пахло розами, растрепанные, тяжелые, волосы бились на ветру. Женщина чуть приподняла подол. Он увидел, в прорехе, край темного, шелкового, отделанного кружевами чулка.
— Не сейчас же! — разозлился на себя Федор. Дождавшись, пока Тео окажется в корзине, он и сам взобрался на крышу, придерживая одной рукой Мишеля. «Бедный мой, — ласково подумал мужчина, — сердечко-то как колотится».
Он передал ребенка Тео, и услышал звон стекла в окне. Робеспьер заорал: «Всем немедленно на крышу! Там государственный преступник, стрелять на поражение!»
— Вы сядьте на пол, мадемуазель Бенджаман, — спокойно попросил Федор. «Возьмите Мишеля, я вас шалью закутаю. И не волнуйтесь, пожалуйста».
Луна вышла из-за туч. Федор увидел, как переливаются искры в ее темных глазах. «Дайте мне пистолет, — потребовала Тео, устраивая Мишеля у борта корзины. «Вы же сами учили меня стрелять, месье Корнель. И рубите канаты».
Федор передал ей оружие. Наклонившись, перерезая веревки, он увидел головы солдат, что взбирались на крышу. Шар взвился в воздух, подхваченный порывом ветра, затрещали выстрелы. До них донесся крик Робеспьера: «Сбейте же их!»
— Хорошо, что холст темный, — хмыкнул Федор. Корзина закачалась. Шар, поднимаясь все выше, полетел над крышами Левого берега куда-то на юг.
Робеспьер потер ноющий затылок. Выругавшись, он велел начальнику охраны: «Разбудите всех, кого надо. Я хочу, чтобы на всех южных дорогах утром стояли заставы».
Он спустился вниз. Пройдя по разбитому стеклу, подняв осколок фарфора, мужчина с ненавистью швырнул его в стену.
— Мерзавец, — процедил Робеспьер. «И она, сучка…, Актриса, как играла все это время! Она все знала, все! Ждала его, готовилась. Она увидит, как я отрублю голову этому Корнелю. А этого маленького ублюдка забью до смерти, на ее глазах. И украшу их головами нашу спальню, во время первой брачной ночи. Сучка, сучка! — он быстро прошел в гардеробную. Захлопнув за собой дверь, растворив створки шкафов, Робеспьер стал сбрасывать на пол, топтать ногами, рвать ее платья. Он смахнул с туалетного столика хрустальные флаконы — резко, остро запахло розами. «Ее я тоже изобью, — Робеспьер раздул ноздри.