Страница 16 из 365
Двое мужчин — высокий, мощный, широкоплечий, и пониже — сидели рядом, хлебая суп из глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, — сказал он собеседнику, — не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»
Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть бы Лагранж хоть в Китае родился. Он гордость французской науки, великий математик, какая разница, что у него до сих пор итальянское гражданство? О тебе, сам знаешь, — Лавуазье замялся, и указал глазами в сторону «Друга народа», что валялся на столе, — сам знаешь, что говорят…»
— Пишут, — ухмыльнулся Федор. «Наймит попов, агент иностранных разведок. Помнишь отца Анри, из церкви Сен-Сюльпис, того, что мадам Кроу отпевал?»
Лавуазье кивнул. «Той неделей в ванне нашли, — мрачно сказал Федор. «Говорят, сердце отказало».
— Ну, — протянул Лавуазье, — он все-таки был пожилой человек…
— Пожилой, — согласился Федор. «Только вот у него синяки на шее были, а еще — вся библиотека разорена, документы сожжены…, В общем, месье Марат времени не теряет. А ты, — он зорко взглянул на Лавуазье, — уезжал бы, Антуан, пока еще есть куда. Доберешься до Савойи, в горах легче переходить границу. Я там в свое время все излазил, ископаемые искал. Начерчу тебе, как ущельями пройти в Италию».
Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»
— Я бросил — спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».
В голубых глазах промелькнуло что-то, — подумал Лавуазье, — похожее на тоску. «Нет, — упрямо сказал Лавуазье, — ты пойми, Теодор, не может, так продолжаться…Французы одумаются, поверь мне. И потом, — он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, — и потом, — он тяжело вздохнул, — сам знаешь, что у меня…, - он повел рукой в сторону улицы. Федор кивнул: «Знаю».
— Держи, — Лавуазье протянул ему холщовый мешочек и поднял руку: «Молчи. У меня пока деньги есть, имущество не конфисковали, как у многих. Сколько ты там в своей кузнице заработаешь?»
— На суп и бутылку вина хватает, — рассмеялся Федор, — а сплю я прямо там. Все теплее, чем в каморке какой-нибудь ютиться. Насчет денег, — он замялся, — Антуан, тут слухи ходят, что бывших откупщиков судить собираются…
— Ничего они со мной не сделают, — отмахнулся Лавуазье и принял от хозяина еще один горшок: «Говядина бургундская, все-таки прав ты — нигде в Париже так не покормят, как здесь».
Они уже допивали вино, когда Лавуазье, порывшись в кармане, достал маленький блокнот. «Вот, — сказал он просто, — спрячь у себя. Так, на всякий случай».
Федор полистал страницы и потрясенно сказал: «Антуан, это же….»
— Мы еще не все элементы открыли, — вздохнул Лавуазье, — это всего лишь наброски. Но будет жалко, если они потеряются. Если со мной что-то произойдет…, - он помолчал. Взяв перо, окунув его в переносную, оловянную чернильницу, он быстро написал сверху первого листа: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью».
— Я, — сказал со значением Федор, — это публиковать не буду, Антуан. Ни под своим именем, упаси меня Господь от такой нечистоплотности, — ни под твоим именем. Подождем, тут все успокоится, верну тебе это, — он похлопал рукой по блокноту, — и сам напечатаешь. Завещания какие-то вздумал оставлять…, - хмуро добавил Федор.
— Дай-ка, — велел Лавуазье и сделал приписку — красивым, летящим почерком: «Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими — для блага и величия науки».
— Вот и завещание получилось, — улыбнулся он. Легко поднявшись, ученый пожал руку Федору. Лавуазье сбежал по деревянной лестнице вниз, в холодный, острый вечерний воздух. Небо было золотисто-зеленым, масляные фонари еще не зажгли. Он, закрутив на шее шарф, сразу увидел Констанцу. Девушка была в потрепанном, старом платье, короткие волосы прикрыты чепцом.
— Дядю Джона навещала, — тихо сказала она, взяв Лавуазье под руку. «У них все хорошо, он уже писать начал, понемногу, слова короткие. Марта говорит — к лету он совсем выздоровеет. А ты как с дядей Теодором повстречался? — спросила Констанца.
— Свое завещание ему оставил, — смешливо сказал Лавуазье, подтолкнув ее в бок, вдохнув горький аромат цитрона. «Пошли, — он увлек ее за собой, — нам еще до Нейи-сюр-Сен добираться, до домика нашего, — он усмехнулся.
Констанца остановилась и строго сказала: «Антуан! Ты что это — умирать собрался?».
Он обнял ее. Целуя Констанцу, прижав к какой-то стене, слыша ее ласковый шепот, Лавуазье твердо ответил: «Нет, любовь моя. Я собрался жить. Как только мы вернемся в деревню, я тебе это докажу».
Девушка вспомнила лихорадочный голос мадемуазель Корде: «Я его убью, этого Марата, месье Констан! Он дьявол, дьявол, без него не было бы гильотин, ничего этого…»
— Нельзя, — сказала себе Констанца. «Нельзя ее пускать к Марату одну. Ее сразу схватят. Пойдем вместе, — она оторвалась от поцелуя. Лавуазье, взяв ее лицо в ладони, озабоченно спросил: «Как же ты теперь, с английским паспортом, раз война?»
— У меня, — усмехнулась Констанца, — теперь есть французский, и даже не поддельный. Мадемуазель Шарлотта Корде из Кана, Нормандия, — она помолчала: «Так что все в порядке, Антуан»
Он провел губами по мягкой щеке и жалобно попросил: «Пойдем, Конни, я так скучал, так скучал…»
— Цветы, цветы, свежие цветы… — девчонка в заплатанном, шерстяном плаще приплясывала, ежась от холода, стуча растоптанными башмаками по грязной мостовой.
Она взглянула на мужчин, что вышли из подъезда, и опять затянула: «Цветы, цветы, цветы для дам…»
— Париж всегда останется Парижем, — хмыкнул Марат, проходя мимо. «Вы должны простить мадемуазель Бенджаман, Донатьен, — Робеспьер взял бывшего маркиза под руку. «Она сегодня долго позировала, у нее спектакль…, Обещаю, в следующий раз она будет приветливей».
— Не сомневаюсь, — де Сад, не отрывая взгляда от девчонки, облизал губы острым кончиком языка. «Лет двенадцать, — понял он. «Самое то. Никто по ней плакать не будет, видно же, из трущоб».
Он обернулся и увидел охранника, что рассчитывался с девчонкой за белую розу, аккуратно завернутую в тонкую бумагу. Де Сад поймал острый, колючий взгляд мужчины. Дождавшись, пока тот вернется в подъезд, он сказал Робеспьеру: «Должен откланяться, Максимилиан. Мне надо готовить речь для завтрашнего заседания». Они пожали друг другу руки. Де Сад увидел, как девчонка, подхватив лоток — бежит к мосту, что вел на остров Ситэ.
Он помахал Робеспьеру и Марату, что заворачивали за угол, и быстро пошел за ней.
Элиза заглянула в булочную. Отсчитав медные монеты, девочка засунула себе под мышку свежий багет. «Держи, — хозяин протянул ей профитроль, — от заведения. Как отец-то? — он улыбнулся.
— Уже лучше, — Элиза облизала пальцы. Девочка вприпрыжку побежала к дому по узкой, темной, — уже вечерело, — улице. «Седельщик Жан Фурье, — повторяла про себя она. «Мари Фурье, поденщица. Элиза Фурье». Даже проснувшись ночью, девочка бы могла повторить это без запинки.
Паспорта написала мать, — Элиза помнила, как она сидела за столом в их каморке, осторожно капая теплым воском на бумагу, прикладывая печати. Отец спал, Элиза, устроившись с ногами в старом кресле — штопала чулки.
— А откуда печать? — спросила девочка. «Это копия, — рассеянно ответила мать, подув на свежие чернила. «Дядя Теодор сделал, с оригинала, который месье Лавуазье, — женщина усмехнулась, — позаимствовал на время в префектуре нашего округа. Сюда, конечно, с проверкой не придут, — Марта повертела в руках печать и пробормотала: «В реку выброшу», — но так спокойней. Она наклонилась над дочерью, и обняла ее:
— Ты нам очень, очень помогаешь, Элиза. Не волнуйся, в Лондоне знают, что с нами все в порядке. Маленький Джон об этом позаботился. Так что скоро увидим и Тедди и всю семью, — мать прикурила от свечи. Открыв дверь в низкий, узкий коридор, Марта встала на пороге комнаты.