Страница 6 из 12
–Но куда же мне? – пробормотал Скарлатти.
–Идите назад и уповайте на Господа. Если вы не грешили, Он вас не заберет!
Скарлатти вернулся в ратушу. Пьемонкези сидел на троне ни жив, ни мертв.
–И что мы теперь будем делать? – тихим, то ли от усталости, то ли от страха, голосом, спросил он.
–Напишем обо всем Папе…
–Папе? Думаете, он поможет?
–А вы думаете, у нас есть множество вариантов? Ведь человеческие силы иссякли в борьбе с этим… с этими… Но так или иначе, остается уповать лишь на Господа – и, если Он послал листабо на наши несчастные головы, то и сменить свой гнев на милость Он сможет только лично. Повинную голову меч не сечет – а кому еще виниться, как не Его посланнику?
Скарлатти взглянул в глаза своему дуче – и поверил ему как никогда…
Папа Римский Пий Второй не находил себе места. После встречи с кардиналами из Флоренции он как оглашенный носился по дворцу. Одолевавшие его последние месяцы мысли больше не могли томиться у него в голове и нуждались в том, чтобы вырваться наружу.
–О чем вы так беспокоитесь, Ваше святейшество? – спросил кардинал Джованни Медичи.
–А то вы не знаете… Флорентийские послы вновь принесли дурные вести…
–Чума? Черная смерть уже во Флоренции?
–Вы правы, сын мой. Вам как придворному хронографу Ватикана следует знать, что скоро она и сюда доберется – пока мы принимаем людей в масках и колпаках, но однажды перестанут помогать и они…
–А как же вера? Господь не может оставить Папу…
–Ах, оставьте красноречие для аналоя, – отмахнулся Папа. – Подумайте лучше, куда мы с Вами спрячемся, постучись завтра черная смерть в наш дом?
–Как вы совершенно справедливо выразились, я как хронограф веду учет продвижения чумы по Вашим владениям и могу сказать, что одно только место осталось еще не тронутым проклятой заразой. Это – благословенная Венеция!
–Ах, – воздел руки к небу Папа, – я так и думал. Всегда Священная Республика спасала всю христианскую Италию, спасет и на этот раз. И скажите после этого, что этот дивный край, из которого произошли ваши славные предки, не есть седьмое чудо света?
Кардинал смущенно опустил глаза. Разговор двух сановников прервал монах – он принес письмо для Папы.
–От кого это?
–От венецианского дожа Пьемонкези.
–Читайте, читайте скорее…
Медичи развернул пергамент – выражение лица его стало чернее ночи. Понтифик обо всем догадался.
–Что там?
–Боюсь, мессир, у Вашего слуги сегодня появится дополнительная работа – до поздней ночи я буду корпеть над книгой летописи двора, в которой появится еще одна черная страница…
–Неужели и Венеция?
–Увы, – развел руками кардинал. – Позвольте, мессир, коль скоро природа чумы нам еще не до конца известна, я сожгу письмо – мало ли, что в ваш дом пришло с его пылью…
–Конечно, бросайте скорее в камин! Ах, святая Мария Магдалена, молись за нас. Кажется, нам с вами, друг мой, остается уповать только на чудо…
Причитая и молясь, Папа покинул залу, а будущий папа Джованни Медичи еще долго смотрел на то, как корчилось в пламени письмо венецианского дожа.
Аристократы
Февраль 1917 года выдался в столице теплым и снежным. Мело и пуржило как никогда – говорили старожилы, а мне, не бывавшему в Петербурге с далекого 1908 года, и вовсе казалось, что старинные шпили, Адмиралтейство и брусчатку Манежной площади, больше нипочем не увижу, ибо все это будет занесено суровой предвесенней метелью.
Уезжая из Петербурга бедным студентом, я не мог подумать, что сделаю карьеру в Москве, но связана она будет совсем не с моим образованием медика, а с… цирком. Да, именно с цирком. Так случилось, что, единожды посетив в Москве выступление немецкой цирковой труппы, я навсегда влюбился в это искусство, которого, признаюсь, в детстве вовсе не понимал. Поступив сначала гримером, уже через пять лет я стал в труппе канатоходцем – жуткая ирония судьбы, но множественный перелом, полученный моим предшественником, послужил для меня дорогой в жизнь. Да, если не считать моих детских занятий гимнастикой, что позволили быть в сравнительно неплохой форме. А еще спустя три года я собрал собственную труппу, с которой стал гастролировать по городам. Вот этот-то путь и привел меня на мою родину в феврале 1917 года.
Одному Богу известно, что на самом деле творилось там в те злополучные дни. Недовольство властью нарастало, на фронте следовали поражения за поражением, а потому Государь вынужден был отбыть в ставку в Могилев, покинув престол и возложив руководство страной на не пользующегося популярностью Протопопова.
В преддверии выступления в варьете у меня состоялся разговор с руководителем дирекции Императорских театров Владимиром Анатольевичем Теляковским. Про этого человека надо сказать особо – он был великий театральный деятель. При нем оформительское искусство театров стало принадлежать кисти таких великих мастеров как Коровин и Бенуа, свои спектакли стали дарить публике Мейерхольд и Санин, а сам Станиславский создал свою театральную студию именно с его легкой руки. Мне он предоставлял площадку варьете для моего представления. Меня он знал уже как состоявшегося циркового деятеля, хотя для меня, который помнил его еще со времен студенческой юности, Теляковский был и оставался идолом, примером во всем и вся.
–Так уж и в ставу он уехал, как же, войсками руководить… – разброд и шатание в столице коснулись и этого, казалось бы, далекого от политики, человека. – У него для этого есть великий князь Николай Николаевич!
–А почему же тогда?
–От страха.
–Вы полагаете, все настолько серьезно?
–Что тут полагать – революция произойдет не сегодня – завтра. Но, видите ли, для этого нужен толчок. Массы созрели, интеллигенция готова, но нужно нечто вроде детонатора, как бы бикфордов шнур, который можно запалить и потом свалить на него всю ответственность – когда мир повержен в хаос, кто разбирается в причинах?!
–И чью же сторону вы займете во всей этой энтропии?
–Разумеется, обновленческую. Но никакой энтропии не будет – кто нам внушил, что вся власть от Бога да от царя? Ничего подобного, весь мир уже давно управляется законами демократии и конституционализма, и только мы, как справедливо отметил его же дед, живем по пословицам и поговоркам… Ну да, впрочем не об этом я с вами хотел говорить…
–А о чем?
–Сегодня у вас на представлении будет князь Белостоцкий – это вхожий во все театральные круги видный общественный деятель. Уверяю вас, короткое знакомство с ним, даже при его строптивом нраве, откроет для вас запертые доселе двери. Важно, чтобы выступление понравилось старику – обратите на это особое внимание. Поговорите с артистами, устройте все дело наилучшим образом. Уверяю, это пойдет вам на пользу…
Я сделал все, как он велел – в скорую революцию, несмотря на его уверения, я не верил. Может быть, потому, что долго не жил в столице и не знал здешних нравов и настроений, а может, потому что всерьез полагал, что русский народ, привыкший жить для царя и для бога, нипочем не повергнет одного из вас идолов в прах.
Когда князь – облаченный в вицмундир, сияющий орденами святого Владимира и святой Анны, с моноклем в глазу, весь олицетворяющий старый режим и потому служащий как бы живым доказательством этой моей точки зрения – явился со всей семьей и отправился в ложу, Теляковский пошел вслед за ним, не отходил и буквально танцевал вокруг него во время всего представления. Я же лишь наблюдал за его реакцией на выступления артистов. Дрессировщики диковинных животных, шпагоглотатели, эквилибристы, иллюзионисты не вызвали у него, как мне казалось, воодушевления – он сидел с кислой миной. По окончании представления Теляковский подтвердил мои догадки, но велел мне все же пройти в ложу, чтобы лично поговорить с сиятельным театралом. Шло финальное коллективное представление, когда я явился пред ясные очи князя.
–Что же это, молодой человек? – презрительно гнусавя, начал Белостоцкий, подергивая бровью и поправляя монокль.