Бес

Саша нерешительно протянула руку, невольно принюхиваясь к душистому запаху булки, от которого вновь закружилась голова.

— Спасибо, — еле выдавила из себя, хватая драгоценный гостинец, откусила сразу, не сдержалась и зажмурилась от удовольствия.

— Вкусно?

Голос Валдиса наполнен любопытством, а ей очень хочется треснуть его чем-то по голове, чтобы понял, что хлеб-это всегда вкусно. И булочки разные. Особенно те, что с маком. Ее любимые. Да разве и пробовала она другие? Кажется, нет. Этими, и то всегда только друг ее и угощал. Иногда из дома приносил, когда отец его зарплату получал, и мать на радостях пекла кучу всяких вкусностей, только от взгляда на которые у Саши чуть не слюни текли.

— Тебя бабка искала, — Валдис достал из кармана яблоко и с хрустом откусил, — пошли домой.

— Не пойду, — сказала и сморщилась, когда мальчик, несмотря на это, все равно потянул ее за рукав за собой.

— Побьет тебя снова.

Бросил, не оборачиваясь и продолжая быстро шагать по ненавистной до чертиков маленькой тропке, которая к дому Саши вела. Точнее, к небольшому деревянному сараю, в котором они с бабкой ютились.

— Ну и пусть.

А у самой сердце сжимается, как же домой не хочется. Видела ведь еще рано утром, как бабка, напевая под нос, припрятала за печку что-то и довольная прикрикнула на девочку, чтобы та валяться прекратила в постели и встала завтрак готовить. Ага, завтрак. Повод это такой был вытащить Сашку из кровати, когда девочка вскочила и к печке подбежала, то только и увидела бутылки самогона, мутные, опостылевшие. Потому и не хотелось возвращаться домой сейчас. Поди, напилась там бабка и сейчас сидит без сознания на старой коротенькой лавочке, стоящей у стола. Сашка с этой лавочки вечно занозы себе цепляла.

— Не пойду все равно. Пошли гулять, а?

Прибавляя шаг, чтобы обойти друга и в глаза заглядывать с мольбой. Валдис тогда ей ни в чем отказать не мог. Чтобы ни просила девочка, все исполнял. Потом ругаться мог и обвинять ее, что большая уже совсем, а ума все не нажила, но каждый раз на поводу у подружки своей шел. Говорил, что ведьма она, глаза выдают. А раз так, то ведьмам в помощи отказывать нельзя — накажут. Сашка ему всегда в шутку проклятия какие-нибудь тогда слала, а он смешно так жмурился и угрожал все волосы ей повыдергивать, если не снимет с него нечисть эту. Смешной он все-таки. Хороший очень. Всегда защищал от обидчиков. От бабки даже однажды. С тех пор она на улице и руку не поднимет на Сашку. Дома-то лупила почем зря. За любую провинность. За то, что не убрано было, или что котенка притащила побитого истощенного домой. За то, что перечить ей могла. Прикажет бабка Сашке принести неоткрытую бутыль самогона к столу, а Сашка заартачится, и скажет, чтобы не пила. Так тогда бабка пуще прежнего злилась, могла до жутких синяков избить, так, что на следующий день девочка встать не могла с постели. А надо было. Потому что при всем при этом бабка чистоту любила. Ну когда трезвая была. Всегда говорила, что уж им-то негоже в грязи жить. Чем они лучше остальных, правда, не объясняла. Сашка искренне почему-то полагала, что во многом даже и хуже соседей.

А тут на днях выскочила за ней с палкой бабка. С толстой такой, она на нее опиралась, чтобы ходить удобнее было. Успела схватить внучку за полу тоненькой старенькой курточки и как замахнулась… что девочка глаза зажмурила от страха и замерла, ожидая неминуемого удара. Но услышала только громкий вскрик бабки и бессвязные причитания. Она ж пьяная в очередной раз была, и наступила на хвост тому самому котенку, которого Сашка с Валдисом уже неделю как выхаживали. Сама наступила, сама и разозлилась. Пнула со всей силы животное и, схватив оружие свое, за внучкой кинулась.

Оказывается, ее Валдис и остановил. Со спины толкнул старуху, она и не удержалась, упала лицом в грязь. А мальчик палку у нее забрал и сказал, что если хотя бы раз увидит, как она руку на Сашку забирает, то прикончит, пока она валяться пьяная будет.

Хороший он у нее друг, конечно. Кто знает, где бы сейчас Сашка сама была, если б не он. То подкармливал, то от старухи у себя дома прятал. И мама у него хорошая. Добрая очень. Никогда тарелки супа и куска хлеба не пожалеет для своей гостьи маленькой. Бывало, прижмет ее к себе на ночь и начнет поглаживать длинные черные волосы девочки. Жалеет ее, наверное. Она часто говорила, что несправедливо это все. Что девочке не со старой пьяницей-бабкой расти нужно, а в любящей семье с матерью и отцом. Да Сашка и сама б рада была, вот только откуда их взять? Иногда ее разрывало в противоположных эмоциях. От благодарности к старухе, что не дала оказаться в детдоме после смерти родителей, до ненависти к ней за это. За то, что другой жизни Сашка не видела, да и навряд ли теперь увидит.

— Не дрейфь, Санита, — а это специально так ее назвал. Знает ведь, что Сашка имя это ненавидит. Им ее бабка зовет. Особенно когда злая. Или когда та тетя приезжала. Чистая тетя, из богатых. Умная какая-то, всегда в очках ходила. За три дня до ее приезда бабка преображалась. Выносила из дома все бутылки, убиралась, подметала в каждом углу, чтоб паутины не было, ходила по соседям и клянчила то деньги, а то и продукты. Она даже платок свой снимала, вылинявший и грязный, и делала незамысловатую прическу себе, готовясь ко встрече с той тетей. Ох, как ее не любила Сашка. Не знала, за что именно, но не любила. Страшная она какая-то была. Не внешне, нет. На лицо тетя, Сашка про себя ее доктором звала, была очень красивая. Нежная такая вся, аристократичная. Вот. Это слово любил Валдис говорить про свою одноклассницу Илзе. И пусть Сашка понятия не имела, что оно означало, ведь бабка не пускала ее в школу, но эту глупую заносчивую Илзе терпеть именно поэтому и не могла. Что друг ее единственный и с таким восхищением говорил о ней. Но вот при взгляде на хрупкую стройную женщину со светлыми волосами, всегда собранными в аккуратный высокий пучок, и зелеными глазами, на ум только это слово и пришло. Другая она была. Таких Сашка нигде и не видела. Изредка — по телевизору у того же Валдиса дома. Это если его отца не было, и он "Новости" не смотрел свои. Их-то телевизор бабка давно пропила.

Но и в то же время Сашка боялась докторши этой. Боялась, потому что после встреч с ней, у девочки из памяти словно целые дни пропадали. Не часы даже, а сутки. Вроде и не спала она у нее в гостях — в небольшой квартирке в центре города, а по возвращении домой оказывалось, что отсутствовала едва ли не два-три дня. И ни одного воспоминания о том, что делали с ней и делали ли вообще что-либо. Только боль. Бездна боли, в которую, казалось, кто-то окунал все ее маленькое тело в минуты этого "сна". Иногда Сашка находила на своем теле свежие царапины или раны. Тогда она плакала, но боялась задавать вопросы. Как доктору, так и своей бабке, которой было все равно, что с ней делала эта женщина. После визита доктора она могла неделями отходить от какой-то непонятной слабости, не могла двигаться и есть. Впрочем, последнее ее даже радовала, по крайней мере, она переставала ощущать голод. Но и мучилась от постоянной тошноты. И тогда бабка сердилась еще больше, и еще больнее избивала ее, требуя встать с печи и заняться делами. А ведь девочка испугалась доктора при первой же встрече. Инстинктивно, как боится больших злых собак в саду у тети Майги, вот только казалось ей иногда, что эта доктор пострашнее любой, даже самой бешеной собаки будет.

Правда, ей понравилось имя, которым как-то доктор ее назвала. Краем уха услышала она, проваливаясь в какую-то полудрему, но запомнила. Так запомнила, что всем с тех пор только им и представлялась, отчего бабка еще больше злилась и угрожала выжечь ей имя Санита на лбу, чтобы не забывала никогда.

"— Да уж, не Саша ты, девчонка. Совсем не Саша. Испортила Алька его гены в тебе, а какой великолепный экземпляр мог бы быть".

Понравилось ей даже не столько имя, а что принадлежало оно кому-то великолепному, такому, которой никогда ей не стать. Ну хоть имя-то позаимствовать можно было, тем более что Саша этот великолепный никогда б об этом и не узнал.