Страница 34 из 39
— А вдруг… он написал еще куда-то?
— Куда? — спросил Столбоверстов.
— Ну, скажем… в академию сельскохозяйственных наук, — ответил Карлюк.
— Не страшно, — резюмировал Чернохаров.
— А если письмо попадет к первому? — догадывался Карлюк снова.
— Что-о-о? — громыхнул басом Столбоверстов.
— Возможно, — подводил итоги Чернохаров. — Возможно. Гм…
— Привлечь за клевету, — внес предложение Столбоверстов. — Ненавижу клеветников! Всегда ненавижу. Я никогда не писал на противника, я всегда указывал прямо и открыто: вот! — И он ткнул перед собой указательным пальцем вперед.
— Его исключили из партии. Он подал в ЦК жалобу. Теперь, пока его не восстановили, и привлечь за клевету, — настойчиво убеждал Карлюк.
А Чернохаров молчал. Казалось, он не слушает остальных двух. Он соображал. Через некоторое время сказал:
— К секретарю обкома, лично. Гм… И прощупать отношение. А потом… Гм… Смотря по обстоятельствам, написать жалобу на клеветника… секретарю обкома лично. Гм…
— И в ЦК — пока не восстановлен. Напишем? — спросил Карлюк.
— Это решим потом. Потом. Все! Гм… Гм… — закончил беседу Чернохаров.
— Сегодня к секретарю? — спросил Столбоверстов.
— Да, — ответил Чернохаров.
— Все втроем пойдем?
— Нет. Один пойду… Вечерком соберемся здесь же. Гм… Будьте здоровы!
Секретарь обкома Натов, встав из-за стола, вышел навстречу Чернохарову, пожал ему руку и попросил сесть. После этого сел и сам.
— Я буду краток, — начал Чернохаров, заранее обдумав свою речь. — Ни у вас, ни у меня… гм… нет времени на длинные разговоры.
— Присоединяюсь, — добродушно оказал секретарь, повернувшись в кресле поудобнее и откинув ладонью седые волосы. Казалось, он тоже приготовился к краткому и точному разговору.
— Вот так, — продолжал Чернохаров. — Пришло время пересмотреть наши… гм… позиции в сельскохозяйственной науке. Гм… Ошибки учат.
— Вы о травопольной системе?
— И о травопольной… и о севооборотах, в частности. Гм…
— И что же вы предлагаете?
— Мы высказались в статье. Читали, надеюсь?
— Читал. Заметил — перестроились. Что же практически предложим колхозам по севооборотам?
— Видите ли… Этот вопрос предстоит изучить. Конечно, изучить пропашные севообороты.
— Простите! Пра-кти-чески: какие севообороты будем рекомендовать колхозам разных зон?
— До обобщений опыта нельзя вот так, сразу, рекомендовать… Гм… А опыта еще мало. Надо изучить…
— Прошу извинить! У нас так много опыта с неправильными севооборотами и уродованием полей, что пора бы уже иметь и практические рекомендации от науки. Как, а?
— Да. Пора.
— Пора, пора.
Вместо короткого разговора получилось нечто неудобное. Чернохаров ничего не мог предложить «практически», а секретарю обкома до зарезу надо было выправлять свистопляску с севооборотами. Но Чернохаров уже упустил момент для начала разговора о клевете. Он попробовал возобновить начатую «короткую речь»:
— И вот, когда пришло время пересмотреть наши позиции и… гм… изучить… Клеветники стараются.
— Они всегда стараются, — заметил Натов. — Что вы имеете в виду?
— Чудовищный вымысел больного и озлобленного воображения.
— Опять не понимаю, — будто удивился Натов.
— Значит, у вас лично письма нет. Оно находится в отделе сельского хозяйства. Гм… Письмо Егорова… Агронома Егорова.
— A-а, вот оно что! Каким же образом вы узнали об этом? А?
Нет, Чернохарова не собьешь таким вопросом, он не ошибется. Он подумал, тряхнул животом и ответил:
— Сам Егоров и разболтал. Бахвалиться-то он мастер. Хвастун. Гм…
Натов внимательно еще раз посмотрел на Чернохарова, чуть подумал тоже. Что-то лукавое блеснуло у него в глазах на какую-то долю секунды и сразу же скрылось, он что-то уже решил, но продолжал тем же тоном, серьезным, прямым и в то же время добродушным:
— Письмо это у меня. — При этих словах он достал его из стола. — Та-ак… Письмо, вот оно. Та-ак. А кто такой Егоров?
— Бывший агроном.
— Ах, вот что! А ну, что тут написано? Та-ак. — Он пробежал глазами письмо, выхватил вслух отдельные фразы: — «Три миллиона в год… А что из этого получилось? Пшик… Чьи это деньги… Народные деньги… Голый человек…» — Он оторвался от чтения и сказал — Ну что ж, подумаем.
— Но это же клевета, — возразил Чернохаров.
— Подумаем, — еще раз повторил Натов.
— Но… Гм…
— Да. Конечно.
— Значит, вы ничего пока не предпримете?
— По какому вопросу?
— По этому письму?
— Да при чем же тут я? Вы — ученые, агрономы — можете спорить, ругаться, доказывать, а мне важно, что из этого получится для практики сельского хозяйства, для колхозов и совхозов. А в результате этих споров все, что полезно для социализма, мы будем поддерживать и поощрять. А?
— Но ведь письмо — оскорбление!
— Если вы считаете оскорблением, защищайтесь.
— Простите! Могу ли я рассчитывать на вашу защиту?
— От кого вас защищать?
— От этого клеветника.
— От бывшего колхозного агронома?
— Да.
— Ну, знаете, если у профессора не хватит сил доказать рядовому, бывшему агроному, то обком… обком тут ни при чем. А?
— Да.
Последнее «да» Чернохаров сказал нечаянно. У секретаря была такая привычка — заключать высказанную в разговоре фразу вопросительным «а?», что означало: «Поняли ли вы мою мысль? Согласны ли с ней или будете возражать?» Но Чернохаров потерялся от неудачного разговора и так прямо и ляпнул: «Да». Этим он отрезал путь к дальнейшему разговору и встал.
Когда Чернохаров вышел из кабинета, Натов еще раз прочитал письмо, уже без улыбки, и, нажав кнопку звонка, сказал вошедшему помощнику:
— Вызовите мне агронома Егорова из колхоза «Правда».
— По какому вопросу?
— По личному. По моему личному вопросу.
Натов остался один. Задумался. Но думать долго было некогда — ждали приема многие. Он только мысленно резюмировал краткие размышления: «Перестроить работу научных учреждений области. От этого зависит многое — будут лететь миллионы на ветер или не будут. Не наплел ли тут Егоров как обиженный?» А в записную книжку записал: «Лично и тщательно обследовать райком и колхозы Н-ского района». Он снова нажал кнопку и сказал в открывшуюся дверь:
— Следующий.
А вечером у Чернохарова собрался триумвират. Чернохаров точно и лаконично передал разговор с секретарем.
Все сидели некоторое время молча. Потом каждый сказал по одной фразе.
— Надо признать ошибки полностью, — сказал Столбоверстов решительно и окончательно.
— Надо бороться! — твердо, не свойственным ему тоном пропагандиста сказал Чернохаров.
— Страшно, — чуть слышно сказал Карлюк. На него, как и всегда в тяжелую минуту, нашло отчаяние. Он уже не верил ни Чернохарову, ни Столбоверстову.
Сказали они так, коротко, и разошлись: двое уверенные и непоколебимые в своей уверенности, а третий — с мучительным вопросом в голове: «Что-то будет дальше?»
Карп Степаныч после этого не спал двое суток подряд. Было страшно: он вообразил, что враг уже берет его за горло. На третьи сутки он уснул, но страшные сны мучили его так, что он встал утром совершенно разбитым.
Чернохаров заперся у себя в кабинете и думал.
А Столбоверстов всегда был на людях и басил чистосердечно:
— Ошибки свои надо уметь признавать. Кто ничего не делает, тот только и не ошибается. Ошибся — исправься! И все! Неужели нельзя понять простой логики? — При этом он разводил руками в недоумении и, в общем, не очень-то страдал.
Но лед шел и шел. И вот еще одна льдина ударила по Карлюку: закрыли — совсем ликвидировали! — Межоблкормлошбюро.
Сошлись они в последний раз с Подсушкой в своем умершем учреждении. Посидели-посидели вдвоем и с грустью посмотрели на две блестящие чернильные крышечки, напоминавшие о тихой заводи, в которой два друга спокойно и безмятежно прожили не один год. И Подсушка в глубокой печали спросил: