Страница 60 из 81
Пора уже спать. Завтра будет нахлобучка от Василиса за то, что сжег много керосина. Но остановиться не могу, уж больно необычный был день. Завтра опишу…
7 августа.
Сильно отстаю со своим дневником. Сегодня уже седьмое, а я никак не опишу четвертое. Но писать короче не хочу. Может быть, самая мельчайшая деталь, кажущаяся мне сейчас чепухой, в дальнейшем окажется для следователя важнейшей уликой. Да и, откровенно говоря, дневник придает мне бодрости. Хоть здесь их гнусные рожи в моих руках.
Ну ладно. Пойдем дальше. Вторая половина 4-го августа.
Нас разделили. Сундуков тут же ушел со своим хозяином. Вид у него был довольный и в то же время пришибленный. Он все время поглядывал на меня и делал глазами и пальцами знаки: мол, не вешай носа, все идет как надо. У порога одноногий оглянулся и опять внимательно посмотрел на меня.
Потом ушли бледнолицый Катя и Черкес.
— Неважнецкий улов! — крикнул с порога Черкес. — Когда идешь опять?
— Дай отдохнуть, — проворчал Чернобородый. — Ну, пошли, остряк.
Завьялов и Мымрик остались, а я вместе со своим новым хозяином вышел на улицу.
Был как раз самый полдень. Оказавшись на улице, я зажмурился от белого солнца вокруг. Но жары особой не чувствовалось. Ветер с речки был прохладный, влажный, кружил по подсолнухам в огороде, мял у забора лебеду. Сразу же за слегами, отделявшими двор от огорода, полола картошку дочь Аггея. Она была все в том же широком платье, очевидно, бабкином. Ветер трепал его, открывая загорелые, в царапинах и цыпках ноги.
Услышав скрип двери, девчонка разогнулась и стала смотреть в нашу сторону.
У калитки я оглянулся. Девчонка стояла опершись на тяпку. Крепкая дубовая калитка закрылась за нами, щелкнув тяжелой кованой щеколдой. Мы оказались на улице.
Только тут я внимательно рассмотрел место, где предстояло мне жить. Это было красивое место. Мы находились на небольшом пригорке, и весь остров был хорошо виден. Собственно говоря, он скорее являлся полуостровом, так как узкой горловиной соединялся с «материком». Но эта горловина, по всей видимости, была топью, потому что в той стороне ярко зеленела осока и поблескивали озерца воды. Ни тропинки, ни колеи…
С остальных сторон остров окружала река. Берега острова были пологие, заросшие ивняком, красноталом и терновником так сильно, что походили на скрученный вал толщиной в двадцать-тридцать метров. Перед валом в воде торчали колья. Очевидно, там находились сети, в которые попал Мымрик. Да… не остров, а настоящая крепость…
Середина острова была похожа на лесостепь в миниатюре, которую я видел в школе на макете: клочки земли, покрытой ковылем, вперемежку с толстыми развесистыми деревьями. В гуще деревьев стояли дома, разбросанные по всему острову. Всего я насчитал четыре дома. Они были такие же, как и у Аггея: добротные, покрытые толем или шифером, окруженные высокими заборами.
К одному из таких домов мы и подошли. Он был чуть поменьше остальных и выглядел позапущенней. Шифер на крыше был кое-где разбит, в заборе виднелся пролом, стекла выглядели давно немытыми. На дверях висел амбарный замок. Чернобородый открыл его ключом, и мы вошли внутрь.
Боже мой, что здесь был за хаос! В комнате полно мух, на столе валялась немытая посуда, повсюду разбросана одежда, по углам свален какой-то хлам: рваные мешки, грязные сапоги, рубашки, дырявые тазы. Широкая деревянная кровать была похожа на собачье логово. По всей видимости, Василис Прекрасный жил один и появлялся у себя дома очень редко.
Мой хозяин порылся в куче хлама и вытащил мятые, застиранные брюки и рубашку, потом бросил на них скрюченные кирзовые сапоги.
— Одевайся! Живо!
Я оделся и стал похож на чучело, но Василис даже не глянул на меня. Он вышел в сени, повозился там и позвал:
— Иди сюда. Жить будешь здесь.
Мое новое жилище представляло из себя паршивый чуланчик три на два метра, единственной мебелью которого были раскладушка и табуретка. Дверь у чуланчика была прочной, с мощным засовом. Вообще я заметил, у этих типов было пристрастие к прочным дверям. Единственно, что меня обрадовало, — окошко у самого потолка. Правда, оно было очень маленьким, голову не просунешь, но зато мне обеспечен свежий воздух и рано утром можно писать дневник. Да и вообще все- таки это не мрачное подземелье…
Пока я разглядывал свое жилище, Василис Прекрасный слазил в погреб и вернулся нагруженный бутылкой самогонки, огурцами, хлебом и салом. Все это он сложил в сетку, повесил ее на плечо и подошел к подоконнику. На подоконнике валялись самодельные шашки и потрепанная бумажная доска. Мой хозяин наложил шашек в карман, сунул доску под мышку.
— Пошли.
— Разрешите, я помогу вам нести сетку.
Василис посмотрел на меня мрачно.
— Скоро ты у меня кончишь эти шуточки.
— Я просто предложил вам свою помощь. Разве это плохо?
Мой хозяин закрыл дом опять на замок, и мы зашагали в глубь острова. Чернобородый впереди, я — сзади.
Вскоре по едва заметной тропинке в густом, очень красивом ковыле мы подошли к низкому строению, как говорится в сказках, без окон и без дверей. Впрочем, одна дверь была. Она не составляла исключения: прочная, с огромным замком. И окна я вскоре рассмотрел, хотя их трудно было назвать окнами: под самой крышей тянулась цепь узких длинных щелей-бойниц.
Еще издали я почувствовал неприятный запах, который шел от этого строения. Подойдя ближе, я заметил еще одну странность. Вдоль барака была в несколько рядов на высоте человеческого роста натянута проволока, на которой сушились маленькие пестрые тряпочки. Ветер играл ими, и тряпочки были похожи на флажки, которые встречаешь иногда на лыжне, оставшейся после соревнований.
Василис Прекрасный открыл замок, распахнул дверь, и я моментально забыл про странные тряпочки и про все остальное. Из темного помещения ударил спертый отвратительный воздух. Я отшатнулся, у меня закружилась голова. Но Чернобородый, как ни в чем не бывало, шагнул в барак. Я последовал за ним.
Это было просторное помещение с земляным полом, без потолка. Вверху вздымались обвитые паутиной толстые стропила, с которых в некоторых местах свешивались веревки. Через окошки-бойницы врывались столбы света. В них вилась такая густая пыль, что они были похожи на изделия из мутного стекла.
Сначала мне показалось, что в помещении никого, кроме нас с Василисом, нет. Но потом, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел в самом углу маленькую скорчившуюся фигурку. Фигурка что-то делала возле большой бочки с водой.
— Ну вот ты и дома, — сказал Чернобородый. — Здесь тебе будет хорошо. Норма на первый раз — сто штук. Сделаешь — получишь вечером жратву. Не сделаешь — будешь голодный и десять ударов кнутом по голой спине. Уразумел?
— Не совсем. Что вы имеете в виду под словосочетанием «норма — сто штук»?
— Сам допрешь. Очень быстро допрешь.
С этими словами Василис Прекрасный ушел. В замке снаружи щелкнул ключ.
Мое появление и разговор с хозяином не произвели на маленькую фигурку никакого впечатления. Она продолжала сновать возле бочки. Я направился к ней. По мере того как я подходил, изумление мое росло. Щуплый мальчишка в грязной одежде потрошил лягушек… Делал он это быстро и ловко. Хватал из бочки, где их брата кишело видимо-невидимо, шлепал о камень и точными движениями ножичка, похожего на скальпель, снимал шкурку. Затем тушка летела в одно корыто, а шкурка в другое.
— Сорок один… сорок два… сорок три… — бормотал мальчишка.
— Здравствуйте…. — выдавил я. Я ожидал чего угодно, только не этого нелепого занятия.
Парень разогнулся и вытер рукавом рубашки пот с лица. Разогнулся он не до конца, а может быть, то был горб.
— Здравствуйте, — сказал он и улыбнулся. — Вы ко мне?
— Да, — я тоже улыбнулся. — Что вы здесь делаете?
— Видите…
— Как вас зовут?
— Меня всегда звали Коньком-горбунком. За то, что я сутулый. А здесь я еще больше ссутулился. — Малыш опять улыбнулся. Улыбался он неожиданно и робко.