Страница 17 из 83
Выйдя из-за камней, Максимыч увидел желтый от степной пыли сарай без ворот и крыши. Возле него, в косом лоскутке тени маялся с винтовкой на плече солдат. Он переваливался с ноги на ногу, лениво посматривал по сторонам.
Опытный, видавший виды Максимыч сразу понял, что дело тут нечисто. Иначе зачем же было выставлять охрану, а самим прятаться в сарай? Теперь у него появилось лишь одно желание — незаметно подобраться к постройке и подслушать, что там делается. Занимаются решетьковцы или, разморенные зноем, завалились спать?
Метров триста Максимыч шел, согнувшись, прячась за камни, перебегая. Когда же валуны кончились, снял ремень, расстегнул воротник гимнастерки, потрогал рукой раскаленный щебень и, прижимаясь к нему, пополз. Ему хотелось, чтоб солдат все же увидел его. И тогда бы он сегодня же вызвал этого лопоухого паренька из строя и объявил ему благодарность. Но нет. Приставив ладонь ко лбу, щурясь от слепящего солнца, солдат осмотрел восточные скаты и побрел в спасительную тень. А Максимыч тем временем рывком, на цыпочках, преодолел последние пятнадцать метров и припал к пышущей жаром стене.
За грубыми, наспех сложенными кирпичами неугомонный балагур Решетько, забыв о своем обещании, спять расписывал свое новое выдуманное похождение.
— И вот прихожу я в соседнее село на игрище. Зимние гулянья у нас в Брянске так зовут. Да. А там девчат! Стайками так и ходят, так и вьются…
Максимыч встал. „Шут ты гороховый. И где ты только эти побаски берешь? Вот уже четыре года лепишь одна на одну. И что же с тобой делать „популярный“ жених?“»
…Весь день провел в штурмовой группе старшина, сам занятие проводил. А вечером, после ужина, опять в вагон к молодым солдатам пришел.
Решетько, как именитый гость, сидел в окружении солдат на лавке перед открытой дверью, смачно тянул цигарку и говорил:
— С девчонкой познакомиться — это пустяк. Лично для меня никаких трудов не составляет. «Здравствуй, милая. Привет вам от бабушки. Поклон от дедушки…»
— И мое почтение от старшины, — добавил Максимыч, влезая на железную ступеньку.
Все засмеялись. Решетько смутился, загасив папиросу, встал.
— Товарищ старшина! Личный состав группы…
— Сиди, сиди. Продолжай. Уж очень хорошо рассказываешь. Пришел послушать. О чем это им?
— Да это к слову пришлось. Спор тут зашел. Что труднее — дот захватить или с девушкой познакомиться?
— И до чего доспорились?
— Да лично для меня ни то, ни другое труда не составляет.
— Все может быть, — кивнул Максимыч. — Только я что-то не верю вам.
— Это почему же, товарищ старшина? — растерялся от столь резкой оценки Решетько.
— Да что ж… Хвалитесь вы, хвалитесь, а вот к поварихе Катре подойти боитесь.
— Кто? Я? — вскочил Решетько. — Да когда это было, чтоб я боялся ее? И с какой такой стати мне перед нею в зайцах ходить?
— Это все слова, — подзадорил Максимыч. — А ты на деле докажи. Вот поди к ней в вагон и вечерок посиди. Кстати, она что-то нынче спрашивала про тебя.
— А что? — тряхнул рыжим чубом Решетько. — Вот возьму и пойду. Только чтоб после не ругали, коль оставит… на ночь меня.
— Нет. За что же? — повел плечами Максимыч. — Парень ты холостой, близко не стой, да и она невеста. Так что ступай. На всю ночь увольнение тебе даю.
…Вечером, когда стемнело, Решетько надел новое обмундирование, окропил себя одеколоном и отправился на свидание к поварихе Катре. Однако минут через десять он вернулся в вагон злой и молчаливый. Тихо сняв сапоги, попытался было незаметно влезть на полку, но его окликнул старшина.
— Ну как, сходил?
— Сходил, — буркнул Решетько. — Советую вам сходить.
Старшина понимающе улыбнулся. Свидание состоялось. Подосланный вместо Катри Иван Плахин, видно, крепко намял Степану бока.
Незадолго до наступления на Квантунскую армию у главкома советских войск на Дальнем Востоке состоялось совещание командующих войсками фронтов и армий. Пробыл на нем Коростелев два дня и вернулся сияющий, довольный. Сразу же из машины зашел к члену Военного совета Бугрову.
— Ну, Матвей, приговор по Квантунской объявлен, — сказал он еще с порога. — Завтра трогаемся.
— А как наш замысел? — спросил Бугров.
— Все утверждено с небольшими поправками. Давай твою карту.
Бугров расстелил на рабочем столе большую, свисающую до пола карту дальневосточного театра военных действий. Коростелев с карандашом в руках склонился над ней.
— Главный удар наносится по флангам Квантунской армии, — начал он. — С востока силами 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов и с запада — войсками Забайкальского фронта и частями монгольской армии. Обе группировки в районе Чунчиня соединяются и закрывают котел. Одновременно вот сюда и сюда выбрасывается крупный воздушный десант и… здравствуй Порт-Артур!
— Чудесно! — похвалил замысел главкома Бугров. — Смело и реально. Ну, а как у нас со временем?
Коростелев посмотрел на часы.
— В двадцать ноль-ноль во машинам. Ты со мной или передумал?
— Нет, как условились. Я с гвардейским корпусом.
Коростелев протянул руку.
— Ну, добро. До встречи на сопках Маньчжурии!
В назначенный час войска армии двинулись в исходный район для наступления. Нелегок был путь через леса и горы. Едва преодолевали одну, выжженную, подметенную ветрами гору, как вновь вырастала другая, и, как назло, еще более высокая и пуще прежнего крутая. Жара и кручи изнурили бойцов, и они молча брели по узкой, вьющейся спиралью дороге. Только бывалый ефрейтор Степан Решетько, протопавший с ротой от Волги до Эльбы и убереженный судьбой от всех пуль и осколков, не унывая, вызванивал подковками сапог и был не прочь побалагурить с новичками.
В роту пришло много новобранцев. Чудесные ребята попались. Лучших собеседников и не сыскать. А особенно этот низенький веснушчатый, будто посыпанный коноплею Егорка. Как он заразительно смеется! Маленький нос сморщит, девичьи глазки, стесняясь, сузит и заливается до слез. А глядя на него, и другие хватаются за животы. Старшина уже дважды предупреждал, чтобы Степан прекратил в строю, как он выразился, «молоть языком». А что поделать, когда черт подмывает, когда так хочется этим курносым смешной случай рассказать!
«Ах, старшина, старшина! — досадует в душе Степан. — Лучше бы он без каши, без сухарей оставил, чем запрещать такое. Что хорошего грустить, молча, по-ишачьему тащиться в гору? Конечно, когда речь идет о маскировке, скрытности передвижения, то тут иной табак. Молчи, как рыба. А так… За разговором и дорога бежит быстрее, и шагается легче. Это же факт!»
Решетько оглядывается назад. Следом за ним, согнувшись под тяжестью винтовки, скатки и вещмешка, понуро плетется Егорка. Нос его в росе, по щекам текут ручьи пота. Над спиной, опаленной солнцем, поднимается пар.
Решетько ставит на свое место одного из солдат, пристраивается к Егорке, берет у него скатку, вещевой мешок, ободряюще толкает локтем.
— Крепись. Нет таких гор, которые не перешел бы русский Егор. Разумеешь?
Егорка усмехнулся:
— Веселый вы, товарищ ефрейтор. С вами и на смерть легче идти.
— Это на какую такую смерть?
— Сами знаете. Не к теще на блины едем. Самураи — они сильные. Американцы с ними уже пятый год воюют. А китайцы и целых десять.
— Война войне рознь, браток. И Федора воевала у забора. Она Дарью веником, а та решетом. А у нас вон, слышишь, какие «веники» под горой грохочут? Все к едрене фене сметут.
— Взаимно, — вздохнул Егорка. — Кого-то мы, а кто- то и нас.
Решетько дружески тронул за локоть Егорку.
— Вот в точности такая же хандра и на меня перед первым боем напала. Обмяк я, как мочалка в бане. От преждевременного испуга даже заикаться начал. Дрожь в коленях образовалась, как у новорожденного телка.
Иду по траншее, а командир отделения смотрит на меня и, улыбаясь, говорит: «Что это вы, товарищ Решетько, кренделя задом выписывать начали, как форсистая кокетка?» Стыдно было сознаться, так я на вывих в коленной чашечке все свалил. «Еще с детства у меня такая дамская походка, — говорю, — неизлечимая». А сам сел на ступеньку траншеи и давай прощальное письмо своей ухажерке писать. «Так, мол, и так, дорогая. Кончается наша распрекрасная любовь, гаснут зорьки поцелуйные. Через несколько минут меня и в живых не будет. В точности я еще не знаю, чем кокнет меня — пулей иль осколком, но чую сердцем и коленями, что приходит каюк. Рад бы сказать точно, где будет могилка моя, но не могу. Неизвестно еще, на каком фланге будет наступать наша рота. Сообщаю лишь на всякий случай общие ориентиры. Горелый лес правее Дунькина, не доходя семь верст до Распрягунькина. Тут-то и найдешь ты меня в безымянной могиле. А в точности, где меня закопают, тебе полковые писаря отпишут. Моя же просьба к тебе предсмертная. На том месте, Грунюшка, где мы с тобой полюбовно встречались, посади на память обо мне рябинушку. Только молю тебя всеми святыми: не води туда кого-то другого, а иначе… Ты знаешь — я человек решительный, ревнивый, и трудно сказать, что будет со мною. Либо его убью, либо тебя прикончу».