Страница 5 из 29
Дин угостил меня выпивкой, стал приходить каждый свободный вечер. Соммерс младше меня: ему едва исполнилось двадцать, но нам сразу нашлось о чем поболтать. Мы поладили; ему я отныне выдавала большую часть информации, надеясь помочь продвинуться по службе. Я действительно помогла, правда, потом кое-что за это попросила. Я навязалась в неофициальные напарники.
Конечно, восторга он не выказал, все-таки в голове его сидела убежденность: женщина в сыске – как слон в аббатстве. Пережиток прошлого: с момента, как две воздухоплавательницы, англичанка Мэри Ле́джендфорд и венецианка Джильола Аме́ри, сконструировали первый двигатель, способный поднять корабль (то есть, с точки зрения мужского большинства, сделали что-то стоящее), минул лишь век. Наверное, если бы не они, все осталось бы как раньше: такие, как я, сидели бы дома и, уж конечно, не имели права голоса еще лет двести, а то и больше. Но Основательницы окрылили многих женщин. За Мэри они пошли в газеты и войска, в науку, юриспруденцию и Парламент. Вторую половину нашего века назвали Временем Независимых. Мне хотелось, чтобы это было и мое время. Дин понял меня. Наша дружба выдержала испытание моими настырными попытками чему-то у него научиться.
– Не прибавите? – попросил Дин.
– Попробую, – коротко ответил Гриндель.
Видя, как неаккуратно он подбрасывает уголь в топку, я отодвинулась. Только бы не запачкать юбку – любимую, с длинными разрезами на бедрах, фасона ледж. Под ней удобно носить тонкие кюлоты и сапоги, чтобы при необходимости пристегнуть подол застежками и бежать. Обычные брюки и бриджи пока не вошли у женщин в моду, зато Мэри Леджендфорд придумала такой фасон – легкий, недорогой. Леджи носят Независимые. Женщины с более традиционными взглядами на своё место в обществе облачаются в платья на кринолинах и затягиваются в корсет. Красиво. Но так неудобно.
– Спасибо, Патрик.
Я выдавила это, когда гондола прибавила скорости. Дин положил руки мне на плечи успокаивающим жестом, который у нас уже заменил многое.
– Я в порядке.
– Хорошо.
Рук он не убрал и, наклонившись, взглянул через мое плечо вперед – на силуэт часовой башни. Чувствуя, как волосы щекочут висок, я покосилась на Патрика. Тот тоже таращился на башню изо всех сил: он понимал, что хотя я не замужем, такое близкое общение с посторонним мужчиной не отвечает правилам этикета, и ему было неловко. Но Дин мне не посторонний, а искреннее утешение и этикет не имеют ничего общего. Я наконец нашла силы улыбнуться, и, наклонив голову, потерлась щекой о руку Соммерса.
– Мне жаль, Лори.
Наконец кто-то назвал меня этим коротким именем. Не люблю «Лоррейн» – длинно, тяжеловесно. Дин об этом не забывает и понимает, что дальше «мне жаль» заходить не надо. Не те у меня отношения с семьей, даже с милой доброй Хеленой.
– Ты что-нибудь знаешь о том, как это случилось?
Дин покачал головой. Гриндель наконец соизволил взглянуть на нас и снова поучаствовать в разговоре.
– Ваша мать сообщила, что Хелена лежит в своей комнате. Крови вокруг вроде бы нет, а вот на горле какой-то след, так что заранее подозреваю удушение. Я велел ничего не трогать, хотя в телефонном аппарате все ужасно трещит. Надеюсь, она услышала меня. Пфф, эти изобретения… Не представляю, как кто-то может мнить их будущим человечества?..
По этому поводу консервативный Гриндель ворчал всегда. Не вступая в споры, Дин спросил меня:
– У твоей сестры были недоброжелатели?
– По-моему, Хелену все любили. – Я невольно усмехнулась. – Больше, чем остальных. Мать, слуги, учитель рисования, друзья, подруги из высшего света… Жениха у нее не было, а вот претендентов на эту должность…
– А вы, мисс Белл? Ладили? – снова вмешался Гриндель. – Не завидовали сестре, не ссорились из-за юношей или еще чего-нибудь?
Я сердито уставилась на него. Первая мысль – опрокинуть корытце с углем ему на голову – видимо, отразилась на моем лице, так как Дин спешно ответил:
– У Лоррейн алиби на весь вечер. Правда, Лори?
– Мистер Ламартис и девочки подтвердят, что с трех я не выходила из кабаре.
– Да и не забывайте, что она практически наша колле… – начал Дин.
Гриндель раздраженно перебил:
– Это ничего не гарантирует, Соммерс. Помяни мое слово, убийцами становятся даже сыщики. А уж женщины-сыщики с их вспыльчивым нравом…
Как обычно. Я поджала губы, но промолчала. Это ведь… неважно, да? Просто чаще повторяй себе: «Это мой смысл. Мой выбор. Это – правильно». Однажды выучу это на латыни, и вот тогда у неотесанного консерватора, окончившего только приходскую школу, отсохнет язык. Его выпады неприятны, но то, что я делаю, – действительно мой смысл. А когда нашел смысл, лучше стать глухим к попыткам его отнять.
Я все еще помню, как Жерар однажды, – едва я впервые дала объявление о детективных услугах, – привел мне клиента. Загадочная старая леди попала в беду: кто-то из родни во что бы то ни стало желал ее отравить. Она не хотела огласки и считала методы полиции топорными, и давний приятель Жерар свел нас, чтобы я узнала, что происходит в доме. Меня выдали за родственницу из Штатов. Игра удалась. Недолгая и опасная, она подарила мне много знаний о ядах и отвращение к чаю, мутит от одного запаха «благородного английского» напитка, независимо от сорта. Так или иначе, главное – графиня осталась жива и здорова, стала рекомендовать меня, и я окончательно решилась стать настоящим детективом. Мисс Синий Гриф. Другие сыщики произносят это с отвращением. Мы вообще не жалуем друг друга: конкуренция, в Лондоне нас больше, чем уток в королевском парке. А может, я просто знаю не всех детективов или не всех уток. Так или иначе…
«Это твой смысл. Твой выбор. Это – правильно. Не сдавайся. V. I.» Такая гравировка на часах, которые графиня мне подарила. И в это я верю. Всегда буду.
– Не в обиду, мисс… – начал Гриндель, которому явно не понравилось моё молчание.
– Прибавьте, пожалуйста, – холодно перебила я.
Он тут же взвился:
– Да я так её угроблю, и чем потом расплачиваться с Лётной службой?..
Полицейский пробурчал что-то ещё, менее членораздельно, но гондола полетела быстрее. Дин хмуро посмотрел на его заплывший жиром затылок и спросил:
– А слышали об инциденте в районе Миллуоллского дока? Там тоже убили человека. Тоже художника, любителя рисовать трущобы. Проломили череп.
– Бродягу, – небрежно поправил Гриндель. – Такое случается. Если каждого проходимца с коробкой красок звать художником…
– И всё же.
– Брось, Соммерс. Во-первых, если память мне не изменяет, это в ведомстве другого дивизиона. А во-вторых, не считаешь же ты, что юную леди и оборванца убил один человек? Такое, – Патрик хмыкнул, – только в книжках бывает и в жёлтых газетах.
Звучит вправду дико, но я успела заметить: Дин редко ошибается, у него будто есть какой-то внутренний маячок. Сама я совершенно заработалась в кабаре, мы готовили пару шоу. Газеты зачастую проходили через мои руки непрочитанными, а ведь раньше я не пропускала криминальную колонку. Так, пожалуй, другие детективы выбьют почву из-под моих ног раньше, чем начнется весна.
– Лори?
Я не ответила. Думая о конкурентах, я вдруг осознала, что теперь совершенно абстрагировалась от факта Хелениной смерти. Внутри больше почти ничего не щемило, там воцарилась холодная ясность, сотканная всего из нескольких слов: мотивы, улики, подозреваемые. Семейная беда стала просто делом. Одним из. Как у толстяка Патрика. Я не знала, сколько продержусь так, но, наверное, так было легче. И правильнее.
– Ты со мной? Я хочу во всем этом разобраться.
– Спасибо. – Я улыбнулась, глянув на него через плечо. – Да, конечно, да.
Гондола уже миновала заснеженные Кенсингтонские сады. Вскоре она добралась до нашего квартала и опустилась возле особняка. Светились все окна, это было непривычным зрелищем: обычно мать и сёстры ложились рано. Меня тоже старались приучить, но я слишком часто задерживалась допоздна, а иногда вовсе не приходила. Мне стали оставлять чёрный ход. Неплохой компромисс и напоминание о месте, которое я занимаю в семье. Забавно… сегодня я впервые за пару месяцев пройду через парадный.