Страница 21 из 29
– Пока я пересказываю то, что услышал. Позволите закончить? Спасибо. Так вот, она обладала силой взрослого мужчины. Но мистер Лафер, человек крупный и сильный, вырвался. Ударить, как он сказал, «чудовище», он не решился. Отступил, опрокинул мольберт и выпрыгнул в окно со второго этажа, чудом отделавшись синяками, сотрясением и переломом руки. Он сразу начал звать обходчика. Тот выслушал всю чушь, которую я вам только что изложил, и отреагировал примерно как вы. С одной разницей: еще уточнил, не прикладывается ли Лафер к бутылке. Вняв просьбам, констебль все же поднялся в комнату…
– И не нашел ничего подозрительного?
– Сделал вывод, что Лафер все же выпил. Правда, констебль опросил соседей… но ни девочку, ни кого-либо, кто мог вызывать подозрение, не видели ни в доме, ни в пределах двора. В итоге мистер Лафер обратился к Розенбергеру. Тот тоже осмотрел комнату. Новой баночки с венецианской гуашью он не нашел, равно как не увидел девочку на картине. Зато на полу под мольбертом обнаружил гроздь рябины, которую художник из парка не приносил. В итоге Розенбергер записал показания и приобщил к ним результаты проверки крови, на которую ему удалось загнать Лафера. Время было уже упущено, но токсикологу, к которому Розенбергер обратился, все же удалось обнаружить примесь какого-то растительного наркотика. Лафер ничего такого, по его словам, не принимал. Примерный состав вещества я везу, чтобы показать мистеру Сальваторе. Собственно, это все.
– Занятно получается, – протянула я. – После таких баек можно и начать верить в бумажного дьявола, или как его там. Злобные дети, неизвестные наркотики…
– Лично я верю лишь в изворотливость человеческого ума, мисс Белл. Хотя газеты уже начали писать, что по всему Лондону оживают картины, из которых, возможно, вылезает сам Джек-прыгун. Завтра не работает половина музеев, как мне известно.
Я усмехнулась, вспомнив, что подобные заметки попадались и мне, но я не обратила на них внимания – знала склонность лондонских газетчиков ради выручки приукрашать сплетни.
– А где сам Лафер?
– Наняв Розенбергера и сообщив все, что возможно, он сбежал в Италию – «лечить душу». Хотя я бы предположил, что прятаться от… – он рассмеялся, – дьявольской девочки.
– Вы думаете, это может быть связано с моей сестрой? – тихо спросила я, и он оборвал смех.
– Почти уверен. Но, может, мистер Сальваторе меня и переубедит. Кстати… как он относится к вашей дурной привычке?
– Которой из? – кисло полюбопытствовала я.
– Опиум.
– Никак.
– Правда? – Он с интересом глянул на меня. – По мне, так лучше бы вы кололись, как этот мистер Холмс. Кокаин хотя бы стимулирует работу мозга, а опий…
– Не вам меня учить.
Он, явно, оскорбленный в лучших чувствах, не ответил. Снова зажмурился и, видимо, погрузился в мысли о расследовании или о безбрежных глубинах моей глупости. Я взглянула его на бледный профиль – опущенные длинные ресницы, сжатые выразительные губы, запрокинутый подбородок. «Падальщик»… несмотря на прямой изящный нос, прозвище все-таки вязалось с гордым обликом сыщика. Так или иначе, птица, так или иначе, дикая. Я смотрела на него, наверное, с полминуты и неожиданно поймала себя на мысли, что почти не обращала внимания на цвет глаз своего нового знакомого. Какой он?
– Герберт.
– Да? – отозвался он.
– А все-таки у вас есть подружка? Или вы предпочитаете иметь друга?
Темнота, как сегодня напомнила беседа в «Белой лошади», располагает к откровенности. Даже незнакомцев. Но Нельсон молчал, его дыхание было тихим и ровным: ни учащенного сердцебиения, ни смущения. Я вспомнила, как по дороге в школу искусств взяла его за локоть, и повторила этот жест. С локтя рука плавно скользнула к тонкому запястью; пальцы Падальщика были длинные и жесткие, унизаны кольцами. Я приблизила свое лицо к его лицу и прошептала:
– Чем вы живете? Вы все время проводите в расследованиях?
Он медленно открыл глаза – ярко-синие и холодные – и взглянул на меня в упор, хмуро и отстраненно.
– Не совсем, мисс Белл. Некоторую часть я сплю. И, кстати… – Кэб остановился. – Мы приехали. Можете меня отпустить.
Лоррейн была явно чем-то недовольна, Нельсон – спокоен как всегда. Я не сомневался: в последние часы в голове его шла напряженная работа и, скорее всего, уже завершилась успехом. Соммерс кратко рассказал о своих находках и о деле Джонсона, я сообщил результаты экспертизы. Нельсон поделился странной историей художника Юджина Лафера и вместе с Лоррейн пересказал полицейскому беседу с учителем Хелены Белл.
Сыщик также вручил мне бланк с эмблемой Королевской Токсикологической Академии; я сразу узнал витиеватую подпись Андерса Ллойда, одного из моих хорошо известных коллег, работавших в Сити[17]. Это была экспертиза крови Лафера, результаты которой Герберт попросил сравнить с моими. Когда я закончил, Нельсон удовлетворенно улыбнулся.
– Идентично. Мисс Белл и мистера Лафера отравили одним и тем же. Яд сложный, изготовлен опытным химиком. Твоего уровня, Артур.
– Мило, но у меня есть алиби на вечер убийства мисс Белл.
– Мистер Сальваторе, – явно опасаясь ссоры, Дин обратился ко мне. – Завтра я запрошу разрешение на эксгумацию тела Джонсона, и вам привезут образцы. Возможно, яд уже рассосался, но нужно будет повторить исследование. Ногти, волосы… может, что-то отложилось там?
– Никаких проблем, тем более, завтра придет мой помощник, – кивнул я.
Нельсон вынул из кармана три баночки с красками – синей, красной и белой – и протянул мне.
– Проведите, пожалуйста, завтра еще химический анализ. Не удивлюсь, если вы найдете яд здесь. Вот как она могла его вдохнуть.
– Вы взяли это в комнате моей сестры? – Лоррейн подошла к столу.
– Да, мисс Белл.
В ровном голосе зазвучало напряжение. Вероятно, за несколько часов между детективами произошло что-то неприятное. Я внимательнее всмотрелся в Лоррейн – лицо бледное, зрачки расширены. Подойдя ближе, я осторожно принюхался: от волос знакомо пахло. Кулаки невольно сжались, но я не успел ничего сказать. Она сама обратилась ко мне:
– Можете не тратить время, Артур. Это не краски Хелены.
– Она работала венецианской гуашью, – возразил сыщик. – И банки стояли на бортике ее мольберта. И…
– Моя сестра не рисовала красками из этих банок, они новые, – голос Лоррейн звучал твердо и уверенно. Она отвинтила крышки. – Хелена получила новую коробку венецианской гуаши на Рождество. Я могу точно сказать, что вот этими красками она не пользовалась.
– По каким признакам вы это узнали? – раздраженно спросил Нельсон.
Лоррейн прикрыла глаза и выдохнула. Вряд ли она подавляла злость, скорее отгоняла какие-то скорбные мысли.
– У моей сестры, – наконец медленно заговорила она, – было две привычки, которые у художников считаются дурными. Первая: она не пользовалась палитрой, а смешивала цвета в крышках банок. Вторая: она эти крышки путала. Надевала как попало. Смотрите. – Она разложила крышки на ладони и показала нам: – Чистые. Гуашь открыли в первый или второй раз. Если бы Хелена успела попользоваться ею, на бортиках и дне крышки остались бы следы. Их нет. Хотя моя сестра рисовала сирень, и ей как раз нужно было получить лиловый оттенок, смешав синий, белый и красный. Она этого не сделала. Почему?
– Может, краска кончилась? – предположил я. – И мисс Белл купила новые банки?
– Венецианская гуашь дорогая даже для нашего семейства. Продают ее коробками, приобрести отдельно цвет трудно. Новую коробку она не покупала, вчера я заглянула в ее ящики и убедилась в этом. Возможно, – она покосилась на Нельсона, – если бы вы не хватали с места преступления что попало, я заметила бы раньше. Краски подменили.
Я ожидал, что Герберт разозлится: его вспыльчивая самоуверенная натура была мне прекрасно известна. Но крыть ему было нечем, поэтому он просто сделал вид, что пропустил слова Лоррейн мимо ушей, и повернулся ко мне.
17
Сити – один из центральных исторических районов Лондона, с XIV века обладал относительной самостоятельностью управления, в том числе правом иметь собственную полицию и криминалистические службы.