Страница 9 из 60
Так попеременно мы мучили друг друга… Любим ли мы?.. Не знаю… Порою, кажется, я ненавижу его за жестокость и холодность, как никого не ненавидела в жизни… Порою же, кажется, готова стать его последней служанкой, чтоб быть вместе с ним… Так же и он… Любовь наша омрачена ненавистью, — и в ненависти пламенеет любовь… Когда мы далеко, то стремимся овладеть один другим, а когда приближаемся — то какая-то непонятная сила отталкивает нас. Не знаю, — есть ли это любовь, — но борьба наших страстей засасывает нас — как поглощающий омут, в котором нет спасения… Вот почему, женщины, я бежала сюда…
Сказала пятая, — Хлоя, дочь гор:
— Моя любовь была мимолетна, как дыханье ветерка на заре… Я встретилась с ним у ручья, когда поила коз… Глаза его были — как звезды в ночном небе, и голос подобен пенью свирели. Мы ни о чем не спрашивали друг друга, и я не помню, как оба мы очутились под сенью старых священных олив.
И день, и два, и десять дней он выходил к ручью…
Кто он, — я даже не знаю имени его… И не все ли равно?.. На одиннадцатый день он уже не пришел… Я искала его и звала, но в горах было тихо, — и только бедные козы прижимались ласково ко мне…
А теперь в моей душе пусто, как будто кто выпил ее до дна…
Когда все окончили рассказывать, то Урания поднялась с возвышения и, оглядывая собравшихся, заговорила с вдохновенным видом. Голос ее был тверд и певуче звонок, как голос юноши:
— Женщины!.. О том, как я любила и люблю, я не стану пока рассказывать вам… Светлая сказка моей любви еще не кончена, и сладостный яд ее еще течет в крови… Вы видели избранника моего и слышали его, — и что я могу добавить к этому?..
Пять страдающих сердец исповедовались перед вами… Все они были несчастны в своей любви.
Первая хотела властвовать, желания ее были бескорыстны и возвышенны, но что принесли они?.. Ничего — кроме ненависти в душе «его»… И так бывает всегда, когда один человек хочет поглотить в себе другого. Потому что живая душа не выносит принуждения.
Вторая из говоривших была рабой своей любви… И что же?.. Привязала ли она к себе мужа?.. Нет!.. Ибо всякая покорность и раболепство развращают повелителей и умерщвляют любовь… Только свобода оживляет ее… О, как жалка эта женщина, — как безрассудна в слепоте своей, не видящей, что любовь — это равенство душ, и в ней нет ни господина, ни госпожи!..
Третья — принесла себя в жертву материнству своему… И если она не была счастлива, то, значит, была какая-нибудь ошибка в замкнутом круге жизни ее… В чем ошиблась она, вы сами познаете, когда я буду говорить об истинной любви.
Четвертая поведала нам о мучительстве любви. Но можно ли назвать любовью это взаимоуничтожение, — взаимоистребление двух душ?.. Ведь любовь есть светлая гармония, в которой «он» и «она» поднимаются на высшие ступени жизни… И да будет навсегда осуждена эта борьба двух разъяренных «я», из которых каждое поклоняется только себе!..
Пятая открыла нам тайну, — откуда зарождаются источники любви. Источники, — но не любовь… Вот всколыхнула душу девушки вспыхнувшая и потухшая, подобно мимолетному огоньку, страсть. Насытилась ею душа, — и стало в ней пусто и темно… Не осталось в памяти даже имени того, кого любила… Разве это любовь? Не в любви ли раскрываются самые сокровенные извивы души?..
И пусть не удивляются все эти несчастные женщины тому, что они страдают… Они не познали истинной любви, — той — которая неугасимым солнцем зажигается перед немногими избранными.
Они ходят в слепом заблуждении, которое укрепили в них их философы, будто человечество должно быть разделено на два стана: мужчин и женщин… И извечно существуют два начала, — мужское и женское, — которые должны вести между собой борьбу…
А я говорю вам: нет, нет и нет!.. Человек един…
И только та любовь истинна и та дает радость и полноту жизни, становится союзом двух вдохновенных и ищущих душ, которая превыше всего ставит человека… Тогда нет ни раба, ни рабыни, тогда нет позорной вражды между мужчиной и женщиной. Тогда, женщины, может быть, и нам не пришлось бы — увы — переселяться на остров…
И не было бы того, что называется женской ложью, женским упрямством, кокетством, жестокостью… Женщина перестала бы быть игрушкой, источником грубых наслаждений, рабой — и вместе с тем деспотом, для которого создается роскошь, потому что прежде всего в ней видели бы человека…
И она сама видела бы в мужчине только человека…
Когда Урания кончила говорить, все были взволнованы ее речью… Она напомнила о тех возможностях счастья, которые женщины острова утратили навсегда, покинув землю.
Мессалина вздохнула и сказала:
— Ты сказала много истинного, прекрасная Урания… Но все это хорошо только в мечтах… И не от нас, женщин, зависит… Нужно пересоздать мужчин, чтобы они искали в нас прежде всего не женщину, а человека…
Кассандра приблизилась к месту, где находилась Урания и, выкинув вперед трясущиеся руки, воскликнула:
— Девушка!.. Ты приехала сюда, чтобы смущать нас своими речами… О, я недаром предвидела, что появление на острове Гермеса сулит нам неисчислимые бедствия!.. О, горе нам!.. Горе!..
Урании в знак особого почета отвели комнату в королевском дворце Мессалины.
Девушка покорила всех приветливостью нрава и острой гибкостью ума, напоминающего ум мужчины. Казалась немного странной некоторая угловатость ее движений и крупная неженская походка, указывающая на твердость характера, но этому не придавали особого значения.
Весь следующий день после празднества Мессалина провела с гостьей.
— Неужели тебе не жалко было, девушка, покинуть своего любимого жениха, и не хранится ли у тебя где-нибудь в уголке души желание когда-нибудь вернуться к нему?.. — спросила испытующе Мессалина, которой Урания представлялась загадкой…
— Королева, — я не могу ответить тебе на вопрос… Но могу уверить, что мной руководят только самые чистые, благородные желания…
Ответ этот не удовлетворил Мессалину. Она смотрела в задумчивые лучистые глаза девушки… И сама не знала, что в них было притягивающего, отчего вдруг сильней начинало биться ее сердце…
— Как ты прекрасна!.. — сказала она, чувствуя — как кровь краской заливает ее лицо… — В жизни своей я не видала девушки совершеннее тебя…
— Ты преумаляешь свои достоинства, королева… — искренне ответила Урания. — Если бы мне было предоставлено право выбора, то я охотно уступила бы тебе свое место…
Похвала была приятна Мессалине именно потому, что она была сказана Уранией. Королева протянула свою руку. Девушка крепко пожала ее, и радостная теплота волной прошла по телу Мессалины.
— Какая в тебе скрыта тайна?.. Ты так умеешь волшебно очаровывать душу!.. — спросила она, заглядывая в самую глубину глаз Урании…
Девушка промолчала, и только на губах ее мелькнула легкая, чуть заметная тень.
Королева сама повела Уранию, чтоб показать ей свое царство.
Позади в отдалении — как соглядатай — следовала Кассандра.
Осмотрев цветники и постройки, они уже перед вечером вошли в храм. Жертвенник посредине курился синеватым огнем, и благоухания змейками поднимались над ним и расползались вокруг. Веста в белом длинном одеянии, с жезлом в руках, сидела, погруженная в свои молитвы, подобная изваянию, и словно не заметила вошедших. Солнечные лучи, ударявшие в открытые сводчатые проходы, розоватым налетом ложились на статую Ниобеи и, казалось, вливали в бездушный мрамор трепещущую жизнь.
— Богиня девственности Ниобея… — пояснила королева. — То, чему мы поклоняемся здесь на острове.
Девушка стояла в раздумье. Долго она не сводила глаз со строгого, тонко очерченного лица богини и, наконец, сказала:
— Не кажется ли тебе, королева, что в лице богини есть что- то незаконченное?.. Как будто резец положил на него печать невыраженного страдания!.. Может быть, художник, создавший статую, и не хотел этого, но помимо его воли вышло так… Да, так…