Свидетель

А пока он, статный мужчина с черными пышными усами, кутался в богато расшитый кашемировый плащ и недобро зыркал на нищету очередной деревушки. Усталые женщины в выцветших сари и видавших виды платках, смуглые неопрятные дети, копошащиеся у хижин с соломенными крышами, сырой туман, растекшийся между улочками, всё это раздражало молодого человека, привыкшего к роскоши.

- Где можно напиться? - спросил он у пучеглазого крестьянина, жующего бетель.

Оборванец поклонился и махнул рукой направо, к лесу.

- Источник там, почтенный господин.

Матхурава дернул за узду и пришпорил коня, направив его вдоль по тропинке. В этом захолустье даже трава казалась грязной, какова же вода?

Скоро он оказался у зеленых зарослей, окаймляющих небольшую скалу, из которой тонкими струйками стекали по камням хрустальные капли в округлую заводь. Матхурава поморщился, увидев женскую фигурку, накрытую старым коричневым платком. Услышав топот копыт, маленькая селянка обернулась, и молодой человек опешил. Он, поклонник любовных утех, коллекционирующий красоту соблазненных им женщин, не видел подобного: глаза, лучистые, как прозрачный черный бриллиант тончайшей огранки, огромные, миндалевидные, подведенные бархатом смоляных ресниц, высокий лоб над изогнутыми дугами бровей, прямой нос, пухлые, неестественно красные губы на идеальном овале лица, они не могли быть настоящими - настолько девушка была хороша. Будто небесная апсара, изгнанная из райских кущ за провинность. Однако, судя по бинди меж бровей, селянка относилась к самой низшей касте - к неприкасаемым. Нечесаные и, возможно, немытые, густые кудри, ниспадающие под платком на плечи, были гораздо более светлого оттенка, чем у столичных красавиц. Как и кожа девочки, какая бывает только у браминов. Это само по себе уже было удивительным. Каким образом среди бедноты и грязи появилась такая жемчужина?

Матхурава не мог оторвать глаз от девочки, еще не расцветшей полностью, но уже распускающейся, как бутон розы под утренним солнцем. Она смущенно отвела взгляд, поклонилась богатому господину и, обхватив тонкими пальцами глиняный кувшин, собралась уходить.

Ювелир спешился:

- Постой, красавица, не торопись меня покидать! Разве ты не напоишь усталого путника?

Девочка потупилась:

- Старейшины не велят невестам беседовать с посторонними мужчинами. За это следует жесткое наказание.

- Так напои меня молча, чужая невеста, - улыбнулся в усы Матхурава.

Девушка растерялась, замешкалась, но все-таки протянула ювелиру кувшин. Мужчина жадно припал к воде, не опуская глаз и смущая откровенным взглядом селянку. Она прикрыла лицо платком.

Зная, какая красота скрывается под грубой тканью, путник распалился еще больше. После долгого, трудного путешествия по недружелюбным Гималаям смущение юной красавицы раззадорило молодого сластолюбца и заставило его плоть взволноваться.

Он, наконец, опустил кувшин, опорожнив его на треть, и спросил трепетную, как лань, готовую спастись бегством девушку:

- Скажи мне только, как зовут тебя, чужая невеста, не позволившая умереть мне от жажды?

- Сона, о господин, - тихо и почтительно ответила она.

Вдруг Матхурава понял, что вступил в разговор и испил воды из рук той, которая, согласно дхармашастрам - закону предков, тем самым осквернила его, высшего по касте, вайшью. Необычный облик девушки словно околдовал мужчину, заставив забыть впитанные с молоком матери правила. Теперь ювелир отпрянул и с отвращением бросил кувшин на землю. Тот покатился по влажной от брызг траве, отколов черепок у горлышка и дав трещину при ударе о камень.

- Ты наслала на меня чары, проклятая ачхут?! - вскричал он. - Чем ты опоила меня?!

Девочка задрожала и согнулась в глубоком поклоне:

- Только водой. Как просил благородный господин... Простите, я боялась прогневать вас.

- Разве ты не знала, что не имеешь права осквернять прикосновением высшего? - гневался Матхурава, на самом деле сердясь больше на себя за внезапный жар плоти и невозможную, порочную тягу, стремление дотронуться до неприкасаемой, до ее ярких губ и юного, будто окутанного сладостной дымкой, тела. Он был в ужасе: разве возможен больший грех, чем возжелать грязную от рождения ачхут?! Восхититься ею, как равной, вопреки велениям Брахмы?!

Наверное, демоны-ракшасы окружили эту уединенную поляну перед лесом и напустили на нее ядовитого тумана. Или девчонка действительно была колдуньей, потому что молодой ювелир потерял голову. Он стиснул кулаки и пошел на юную селянку.

«Никто не узнает», - шептал ему один голос. «Не смей!» - шептал другой.

Неприкасаемая пятилась, в страхе прикрывая голову постоянно сползающим платком. Тот все-таки упал на землю, представив взгляду ювелира лебединую шейку, трогательную и невинную, испуганные, но еще больше светящиеся в ужасе глаза и изящные, будто у танцовщицы руки, обхватившие юную грудь.

Страсть застила все табу. Молодой вайшья не мог больше противостоять желанию, еще большему от осознания того, что готов сделать запретное, что человек его ранга не мог бы даже купить как рабыню ее - красавицу, по рождению отверженную обществом.

- Ты должна отплатить, - бормотал он в пылу, прижимая к себе отбивающуюся девушку, - ты осквернила меня. И я могу побить тебя камнями... Ты - проклятая... и такая сладкая... Такая... сладкая...

* * *

Я открыла глаза и почувствовала тупую боль в затылке. Где я? И что это сейчас было? Кажется, в ноздрях еще остался запах тумана, влажной зелени и горячего тела...

Сквозь прищуренные веки виднелись бежевые в полоску стены с золотым тиснением, темно-шоколадного цвета портьеры, задвинутые наглухо, комод, шкаф, тумбочка, как из каталога итальянской мебели. Голове почему-то было очень холодно. Я попробовала приподнять ее, и затылок прорезала боль. Рука метнулась вверх, нащупала обернутый в полотенце лед.

- Тихо-тихо, - кто-то вернул меня на подушку, - не стоит так резко шевелиться. Тошнит?

Я подняла глаза к говорящему: немолодой мужчина домашнего вида в спортивном костюме и тапочках участливо смотрел на меня.

- Немного, - ответила я, подумав. - Кто вы?

- Доктор, - послышался мужской голос откуда-то слева, смутно знакомый.

- Да, я врач, просто врач, - покорно подтвердил мужчина передо мной, словно уговаривал меня поверить. Возможно, себя тоже.

Он наклонился ко мне и распахнув пальцами веки, внезапно посветил фонариком. Я отпрянула. Врач придержал меня заботливо, пощупал пульс.

- Аккуратненько. Надо лежать. Без сомнений - у вас сотрясение.

Опираясь на устойчивую боль в затылке, как слепой на клюку, я начала медленно поворачивать голову. Скользнула взглядом по высокому потолку с лепниной, по люстре с подвесками, не в силах справиться со странным ощущением. Предгорья Гималаев, брызги из ручья и острое сожаление о непоправимом сейчас казались гораздо более настоящими, чем эта неизвестная комната с незнакомыми людьми. Боль в затылке оставалась наиболее реальной.

Скинув пиджак и ослабив галстук, в кресле сидел спасший меня блондин. Наши взгляды встретились. Он встал и подошел к кровати - под свет бра, и я, наконец-то, получила возможность хорошо его рассмотреть: лет под сорок, ровный нос, глубоко посаженные серые глаза, светлые брови, короткая стрижка, массивная нижняя часть лица, как у тяжелоатлетов, и маленькие уши. Весь его вид выдавал уверенность и сквозящую сквозь видимое спокойствие готовность к чему угодно - даже в толпе по такой едва уловимой напряженности и повышенной внимательности за черными гвоздиками зрачков можно легко угадать телохранителя или спецагента.

- Раз наша пациентка пришла в себя, - заметил блондин, - мы с ней поболтаем немного. Георгий Петрович, оставьте нас, пожалуйста.

Доктор послушно направился к двери, задержавшись лишь на секунду.

- Если девушке станет хуже, я в соседнем номере.

Блондин кивнул и обратился ко мне:

- Давай без интермедий. Я спас тебе жизнь. Ты мне должна. Так что рассказывай, чем насолила Шиманскому. Как на духу.