Страница 11 из 15
Однако живот глухо молчал, занятый перевариванием общей душевной горечи. Нир вздохнул и махнул рукой:
– Нет, пойду спать. Не будите, ладно? Ну и денек…
Он боялся, что не сможет задремать, но провалился в сон сразу, едва успев раздеться.
Когда-то Нир уже посещал Учреждение, но лишь однажды, вместе с обязательной школьной экскурсией и совершенно нечувствительно. Это явно были старшие классы, потому что в памяти от поездки осталась одна Сигаль, с которой они тогда еще только переглядывались, но переглядывались до боли в сердце, до головокружительного коловращения замирающей, истончившейся, невесомой души. Все остальное содержание мира едва годилось для того, чтобы служить бледным фоном ее тонкого профиля, линиям ее фигуры, обдуманно беспорядочной гриве волос, которые она то и дело поправляла, не забывая при этом поглядывать из-под руки на Нира, дабы лишний раз удостовериться в безграничности своей власти над всеми его планами и помыслами.
Вот и сейчас, продвигаясь в утомительной утренней пробке на подъезде к Садам Сахарова и старательно припоминая картины того дня, Нир видел в основном ее, свою любовь десятилетней давности, – зрелище крайне неуместное и нежелательное ввиду неминуемой разлуки, усугубленной совсем еще недавней ссорой. Ссорой или разрывом?..
Сигаль и музейные стенды с черно-белыми фотографиями и блеклыми картами. Сигаль и просторный пустой зал с язычком пламени над газовой горелкой. Сигаль и коричневый товарный вагон, зависший над неожиданно широко распахнувшимся пространством иерусалимских холмов, иерусалимского неба и как минимум равновеликим всему этому образом прекрасной Сигаль, Сигаль, Сигаль… Попробуй управься с нею, с этой непослушной памятью.
Внутри города стало свободней и даже дышалось как будто легче. Проехав перекресток Шаарей-Цедек, Нир свернул направо по указателю. Дорога нырнула вниз и покатилась вдоль ровного ряда кипарисов. По-видимому, из-за рельефа местности звуки города здесь совсем не слышались, не было видно и городских домов – ничего, кроме узкого шоссе и ровного строя остроконечных дерев, напоминающих не то римских легионеров, не то легионерские копья. Нир ехал медленно, чтобы не пропустить следующий поворот. Дорога казалось совершенно безлюдной – ни попуток, ни встречных машин, и это тоже удивляло – ведь еще минуту назад он свернул сюда из суетливого потока торопящихся, раздраженных, сварливых автомобилистов.
Он уже решил, что заехал не туда, но в этот момент впереди показалась будка охранника, а за нею – стоянка и несколько пустых экскурсионных автобусов. Припарковавшись, Нир вышел на большую и тоже странно безлюдную круглую площадь и осмотрелся. Здания. Ступеньки. Стеклянная стена. Где же люди? Ах да – вон мелькнул кто-то… и еще… и там тоже… Да, посетители были, но в то же время как-то не вполне ощущались. Чувство… как бы его назвать?.. – чувство одиночества, вот как – неуютное чувство одиночества, начавшееся еще с кипарисной дороги, плотным, хотя и невидимым облаком висело над всем этим местом.
Нир мотнул головой, отгоняя неприятное настроение.
«Ну при чем тут место? – сердито выговорил он сам себе. – Не сваливай на других свои личные проблемы. Когда у тебя все плохо, это еще не значит, что весь мир – чернуха. И вообще, если хочешь получить должность, то встряхнись и гляди уверенней.
На рабочих интервью не любят депрессивных кандидатов».
Интервью ему устроила бабушка Лидия Сергеевна. После того рекордно неудачного дня, когда Нир одним махом лишился девушки, работы и реальных перспектив сдать экзамен, он большую часть времени проводил в своей комнате, неподвижно лежа на спине и разглядывая потолок. На третье утро бабушка вошла к нему, постояла, печально глядя на внука, и, наконец, вздохнула:
– Я все понимаю, но нельзя же так, Сереженька…
– Бабуля, я в полном порядке, – откликнулся Нир.
– Отстань, ладно?
Состояние полной неподвижности тела и гулкой пустоты в голове оказалось на удивление зыбким, подвешенным, воздушным и в то же время чреватым неожиданными, самыми невероятными переменами. Ведь по физическим законам любая пустота рано или поздно непременно чем-то заполняется. А потому Ниру оставалось лишь тихонько лежать и ждать чудесного прихода какой-нибудь идеи, надежды, дела, которые наполнили бы смыслом сбившуюся с панталыку жизнь. Поэтому понятно, что он в принципе не хотел отвлекаться на посторонние разговоры из боязни пропустить долгожданное спасение: ведь чудо могло произойти в любую минуту.
– Как ты груб, – сказала Лидия Сергеевна, не расслышав ни одного слова, хотя и почти безошибочно угадав каждое из них. – Но что уж тут поделаешь. Ничего не поделаешь. Потом будешь жалеть, но поздно. Уже ничего не вернуть.
– Это я и так знаю, бабуля, про ничего не вернуть, – поморщился Нир. – Ты чего-то хотела?
На этот раз бабушка не поняла сказанного, хотя и различила вопросительную интонацию, требующую ответа. Она подумала, неловко усмехнулась и на всякий случай развела руками.
– Конечно, откуда мне знать… – проговорила она невпопад. – Но я ведь к тебе не просто так зашла. Ты вот думаешь, бабка уже вообще ни на что не годится, а у меня, между прочим, Ревекка Рувимовна работает в Учреждении, в архиве. Не последний там человек. Да. И им как раз требуется юноша для временной работы на три-четыре месяца. По-моему, это именно то, что тебе сейчас нужно. Вот, позвони ей.
Лидия Сергеевна положила на стол клочок бумаги с именем и телефоном, немного помедлила и, не дождавшись ответа, вышла из комнаты. Нир возмущенно фыркнул ей вслед: он вовсе не исключал, что внезапный бабушкин приход помешал таинственному процессу кристаллизации мысли. А что касается клочка бумаги на столе, так тот и вовсе не заслуживал внимания. Смех да и только. Ну что понимают в здешних реалиях бывшие советские старушки, доживающие свою жизнь под занудное бормотание русскоязычных телеканалов? Ревекка Рувимовна, видите ли… Учреждение… Но в этот момент на потолке нарисовалось отчетливое воспоминание о давней школьной экскурсии, о коричневом вагоне на фоне неба, зале с газовой горелкой и черном коридоре мерно звучащих имен, где идущая следом Сигаль вдруг нашла в темноте его руку и вцепилась в нее, заставив забыть обо всем, обо всем.
Он снова фыркнул, отгоняя наваждение, но было уже поздно: бумажка на столе не отпускала, не позволяла сосредоточиться, мешала погружению в прежнюю, плодотворно гулкую пустоту. Пришлось встать и взять в руки чертов клочок, просто чтобы отделаться. Но написанное там имя удивило к лучшему: никакая вам не «Ревекка Рувимовна» и даже не переделанная на местный манер «Ривка», а вполне себе ивритская Эстер – имя солидное, веское, заслуживающее доверия. Нир тут же набрал номер, и дальше всё покатилось само собой, шариком по желобку:
– Шалом, я такой-то…
– Да-да, мы в курсе, ждем.
– Ждете? Но как?..
– Вы не могли бы подъехать завтра?
– Завтра?.. Ну, вообще-то…
– Значит, договорились, завтра утром. В девять вас устроит?
– Э-э…
– Ну и чудно, до свидания.
Гудки, конец разговора. И вот результат: нежданно-негаданно для себя самого он стоит здесь, на этой круглой площади, которая кажется безлюдной даже с людьми. Как? Почему? Зачем? Неужели из-за одной лишь Сигаль? Нир покачал головой: меньше всего это место напоминало о давней школьной экскурсии. Тогда, больше десяти лет назад, все здесь выглядело иначе, не так. Не так. Не так одиноко, не так чуждо, не так пусто… На кой черт он вообще сюда приперся? Вряд ли они в состоянии платить даже минимальный тариф. А пробки на въезде в город? Не вернуться ли домой? Нет-нет, если уж приехал, то нужно хотя бы поговорить, вежливо выслушать, ничего не обещать и затем уже тихо-мирно свалить восвояси.
Решив так, Нир почувствовал облегчение. В просторном вестибюле он нашел стойку справочного бюро, где высокий седой старик, возрастом явно за восемьдесят, но при этом удивительно бодрый и словоохотливый, объяснил, как добраться до архива. Нужное здание располагалось справа, метрах в ста от главного входа, рядом с лекторием и администрацией. На площадке вповалку лежали три-четыре десятка солдат – совсем еще зеленых, если судить по цветным ленточкам на погонах, отсутствию форменных беретов и состоянию крайней усталости. Пригнали на лекцию, догадался Нир, в рамках воспитательной программы. Как будто эти бедняги, замученные до полусмерти зверем-сержантом, способны сейчас думать о чем-либо, кроме команды «отбой!»