Страница 3 из 11
Я выполз, перевалившись через подоконник, и сразу очутился на тротуаре среди многочисленных прохожих. Я хоть и порядком обезумел, но сразу же заспешил с места, так сказать, преступления, исподлобья поглядывая на них. Однако они не обращали на меня ровно никакого внимания. Пронесло… Я твердо зашагал назад в учреждение, но темная комната с белыми окнами долго не оставляла меня, лишь к вечеру она уже не представала перед моими закрытыми глазами.
Однако миссия была не выполнена. И это тревожило меня…
Утром меня приветствовали те же костюм и шляпа. И бумажка с тем же адресом, но вроде уже новая. Однако вполне подлинная, с тем же моим шифром, что и вчера, – 52 677. Все важное я сверяю с этим шифром – он единственный указывает на то, что мое, а что нет. Указывает и, как я уже говорил, подтверждает. В первый день моего пребывания здесь я увидел бумажку с этим шифром и сразу все понял.
Что ж, чего-то вроде этого и следовало было ожидать. Я прекрасно понимал, что миссия не выполнена, шифр – подлинный, стало быть, я должен был вновь туда идти. Костюм и шляпа были недвижны, безмолвны, но каким-то образом соучаствовали.
Безо всяких приключений я вновь прибыл по указанному адресу. Вошел в ту же дверь и тут же услышал:
– Кто там? – хриплым, сердитым, как будто разбуженным голосом. Голос, похоже, шел из дальней комнаты. Я страшно струсил, хотел было удрать, но, наверно, слишком долго мялся, потому что крепко и повелительно был взят за руку повыше локтя каким-то, как это называют, «лицом кавказской национальности», которое быстро оказалось рядом со мной. Из глубин квартиры выплыл еще один человек. В результате около меня оказались трое и уставились на меня с требовательным любопытством, нет, скорее даже с выражением «ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?».
Это конец! Я даже обмяк. Мне не суждено выйти отсюда…
– Как зовут? – спросил кто-то из них.
Я назвал имя и фамилию.
– А-а-а…
И они тут же утратили ко мне интерес. Этот тип сразу убрал руку. Нет, капля интереса сохранялась, но не более, чем к соседке, зашедшей за содой.
– Сейчас, подожди, – сказал один, уже совершенно обычным тоном, безо всякой угрозы; однако чувствовалось, что он по-прежнему недоволен, хотя и не мной.
Пока еще я не верил своему спасению.
Он ушел в другую комнату, я слышал, как он звонит по дисковому телефону. Я разобрал, хотя говорил он приглушенно:
– Какого хрена здесь делает твоя родня? Мы же договорились: про эту хату… А, вот так… Ну ладно тогда…
Он немного помолчал, слушая.
– Не вопрос. Давай… Ага, счастливо.
Он вернулся ко мне с небольшим телевизором и нетолстой стопкой папиросной бумаги, на которой вроде было слабо напечатано нечто.
– Это вот тебе, – сказал он, передавая мне телевизор и бумагу. – Не приходи сюда больше. Братану привет.
Он открыл дверь, дал мне пройти и захлопнул ее за мной.
Господи, ты спас меня!
Потом, когда я уже медленно, нетвердо брел по городу в заданном направлении, с подрагивающей пустотой в голове, меня внезапно осенило: ах, вот кто были эти трое! Это фраера, с которыми мой братец имеет какой-то сомнительный бизнес, о котором не любит упоминать. Ему-то один из них и звонил; таким образом, я выбрался по блату. Что же до того, что вчера квартира выглядела нежилой, а сегодня в ней оказались люди, судя по всему, давно и постоянно здесь живущие, то это было явно не мое. А что мое – так эти листы бумаги, которые я нес в одной руке (в другой был телевизор). Лишь чуть оправившись, я посмотрел на первый лист и, несмотря на плохую печать, разобрал: «52 677». Сомнений нет. Я спокойно дошел до нашего учреждения, вошел в свою комнату и посмотрел этот фильм. Насколько я понял, на этих папиросных листах был русский перевод сценария.
И в фильме, который я увидел, у одного из персонажей был точно такой же костюм и точно такая же шляпа.
На следующее утро никакого костюма не было. Шляпы тоже. И телевизора.
Миссия выполнена. Можно идти дальше. А пока отдохнуть.
– Езжай-ка ты в Суздаль. Там ваще вилы, – сказал мне кто-то заботливо и утешительно.
И он показал мне «вилы» двумя пальцами на своем горле. Пальцы – симметрично относительно кадыка. Я рассмеялся и проснулся от смеха. Однако, прежде чем заснуть, я поразмыслил над сказанными словами. Если он хотел мне помочь, то зачем отправил туда, где «вилы»? Странное несоответствие. И почему Суздаль? Я там был, чудесный городок. Почему же там так плохо? И чем же именно плохо? Голодают там, что ли, а может, взрывы и перестрелки на улицах? Он не уточнил. Некоторое время я пытался понять. Не помню, заснул я или нет.
Вообще, сон для меня не слишком отличим от яви. Возможно, именно во сне я увидел книгу моей жизни и шифр «52 677». Хотя это не имеет никакого значения. Все равно это – про меня. Может быть, во сне же я увидел книгу об основании мира. Там был отец Бога, мать Бога и два их сына. Одного из них звали Володя; я не помню, как звали второго. Позднее Володя убил своего брата, как-то хитро высадив ему глаз, так, что душа покинула несчастного. И стал Володя единственным наследником Бога на Земле. Теперь я знаю, как был основан мир, и этого с меня достаточно (хотя почти все я забыл, книга была толстая, обстоятельная). А вот это было точно во сне – я катался на небольшом кораблике по реке с гранитной набережной, у штурвала был какой-то бывший президент США, развлекавший пассажиров средненькими юмористическими репризками. Там же, помню, двое спорили о ценах на бензин.
Что-то было точно во сне, что-то – точно не во сне, большая часть – неизвестно где, и, как я уже объяснил, – какая разница?
Во дворе учреждения темно, было бы хоть глаз коли, если бы не окна, горящие через одно в верхнем этаже. Когда за окном темнеет, я люблю подолгу смотреть в темноту.
Днем я в окно не смотрю. Там сплошной день.
Здесь я встретил приятеля. Это был армянин, стройный, с породистыми чертами лица, с артистически заброшенными назад волосами. Он был вовсе не маленький, но для его сложения росту ему чуть-чуть не хватало. Он был неизменно спокоен, учтив, приветлив, без тени покровительства. Он был джентльмен. И не имело никакого значения, что ему было хорошо за пятьдесят. Как и то, что на нем был спортивный костюм. Здесь так принято.
Встречались мы с ним всегда в бильярдной, в ней он смотрелся едва ли не величественно, и вообще, зеленое сукно очень способствовало общению, порождало чувство причастности – как будто я и сам становился чуть-чуть джентльменом. Шаров и кия не припомню.
Говорил – а лучше сказать «отвечал» – всегда он, я лишь робко спрашивал. Я был бы не прочь, если бы он рассказал что-нибудь о себе, но было ясно, что такие вопросы вопиюще бестактны. А ему, похоже, и в голову не приходило поинтересоваться лично мной.
Надо сказать, человеком он был непростым. Даже весьма непростым. Это проявлялось в его познаниях, широких и порой излишне разнообразных. Он свободно говорил о живописи (особенно ему нравились фовисты и прерафаэлиты), но ничуть не хуже разбирался и в ценах на картины и явно знал, что, кому и за сколько продать (я так понял, что и сам он и продает, и покупает); знал он толк и в камнях, и в драгоценностях. Его монологи о камнях были преисполнены самого неподдельного чувства и вдохновения. Однако он попутно сообщал и что сколько стоит, и видно было, что этот вопрос для него не менее важен, чем святое искусство. Однажды рассказал, как в конце восьмидесятых он и еще один товарищ варили джинсу. Как-то раз проявил странную осведомленность в уличном наперстничестве.
– Помню, семнадцать мне тогда было, это год… семьдесят пятый. Сто пятьдесят тысяч тогда банк сорвал. Думал – не унесу, – улыбнулся он. – Нет, унес.
Иногда он улыбался какой-то особенной улыбкой; джентльмен в нем пропадал, и передо мной стоял приличного ранга криминальный барыга с безукоризненными манерами – глаза его становились чуть маслянистыми, в них появлялась некоторая неопределенная глумливость, а тонкий рот чуточку кривился под стать глазам; он с комфортом ожидал реакции оппонента на добивающий того ход.