Страница 4 из 15
Джек подошел помочь, взял всю кучу вещей и понес к сушилке.
– А скоро это будут крохотные вещи Уолли, – сказал он. – Маленькие детские носочки.
Детские носочки. Он мне такое уже однажды говорил, в тот день, когда мы делали тест на беременность. В тот странный, неожиданный день, полный смешанных чувств.
Мы купили цифровой тест, Джек сказал, это лучше, потому что легко можно вообразить розовую полоску там, где ее нет. А нам нужно знать точно.
Я-то и так знала, хотя старалась не придавать значения сильной тошноте, задержке, непонятным приступам головокружения и той ночи, когда обошлись без презерватива.
Вернувшись ко мне домой, мы сели на край ванны, а тест, который тикал как бомба, положили на подоконник. Через две минуты внимательно вглядывались в результат: «Беременность 1–2».
Так и было написано.
Джек заговорил первым:
– Вот как.
– Ага, именно так. – Я взглянула на него.
Вот в этот момент все и переменилось.
Потом я могла бы рассказывать, что причина, по которой аборт никогда даже не рассматривался, – мое медицинское образование. Я знала, как это происходит, видела, как бывает. Вакуумное устройство, извлеченный материал, кремация в больнице.
Но на самом деле причина была не в этом. И уж конечно не в моей убежденности, что я стану хорошей матерью. Нет, не после того что случилось с моей мамой, с тем мальчиком. Я тогда спать не могла, все думала, смогу ли вновь поверить в себя. Буду ли когда-нибудь достойна доверия.
Так что да, причина была не в этом, а в выражении на лице Джека. Он смотрел на результаты теста с радостью. Поднес кулак ко рту, как увлеченный игрушкой ребенок, и когда посмотрел на меня, глаза у него сияли.
– Я знаю… это не идеально. Мы еще не так давно вместе. Но… – он показал на тест, где все еще было написано: «Беременность 1–2»: – вот это – ты и я.
– Это да, – я не могла сдержать улыбку.
– И мы с тобой – настоящие асы.
– Точно.
– И еще – детские носочки. Самый лучший аргумент в пользу детей.
– Носочки?
– Маленькие детские носочки, – повторил он. – Есть ли что-нибудь умилительнее?
Воспоминания того дня погасли. Я подошла к Джеку и молча стала вешать простыню.
– Если хочешь, я могу уйти. Ты злишься? Я понимаю, это нечестно, будить тебя было свинством. Прости меня.
Я задумалась над его предложением, но это было слишком трудно. Меня тянуло к нему. Хотелось, чтобы он помог мне развесить стирку, потом вместе есть десерт и смеяться при этом. И чтобы его теплое тело лежало рядом с моим сегодня ночью. Слишком трудно было устоять.
И вообще, он всегда умел извиняться.
Глава 4
Год назад
С этим мальчиком мы поладили сразу же. Ему было шестнадцать, когда он появился в нашей клинике. Он был моим первым пациентом после того, как меня недавно приняли в ординатуру, и я впервые принимала решения сама. Ладони вспотели.
Он коллекционировал футбольные карточки, у него их были сотни. Они выпадали из карманов, когда он ерзал на стуле. Сыпались на пол, и он поспешно их подбирал, тщательно раскладывая в только ему понятной последовательности. Выглядел он совсем ребенком, младше своих шестнадцати лет. Страстный коллекционер.
– Это Ральф Каллахан, – бормотал он про себя, челка падала ему на глаза.
Его мама глянула на меня.
– Простите. Он живет в этих проклятых семидесятых. – Она показала карточку на коленях у мальчика, где был изображен игрок с модной в то время прической маллет. – Собирает старые футбольные карточки.
– Очень ретро, – я кивнула в сторону карточек, – и хипово.
Мальчик улыбнулся. Кожа у него была белая, а волосы и ресницы – темные. Щеки румяные. Такой идеальный румянец можно было выгодно продавать, если разлить по бутылочкам.
По его словам, ему стало трудно бегать. Казалось, что двор неровный, и колено ныло во время игры. В отделение он вошел, прихрамывая, и мысленно я сразу же поставила грустный диагноз. Всего шестнадцать лет. Травм не было. Почти постоянные боли в колене, достаточно сильные, чтобы пойти к врачу. Остеосаркома – рак кости. Мальчик снял джинсы и надел халат. Одно колено было существенно больше другого, в этот момент все стало окончательно ясно.
Отправила его на снимки и смотрела вслед. Хромота усилилась, когда он сошел с розовато-серого ковра кабинета на виниловый пол больничного коридора. Здесь все и изменилось: от «это ерунда, скоро пройдет, недельки три, не больше» до «надо бы с этим разобраться».
В тот день я его больше не видела. Мы с Амритом, мужем Одри, вместе пили колу в обеденный перерыв, и я ему рассказала про мальчика. Он посочувствовал. А потом я про него забыла: было много пациентов, слишком много дел. Но он появился снова, в семь вечера. Уборщица мыла линолеум перед кабинетом компьютерной томографии, и в коридоре пахло мастикой и лимоном.
– Здравствуйте! – сказала мне мать мальчика. Она убирала в сумку бумаги, и лицо у нее было перекошенное. Волосы спутались, будто она дергала себя за них. В ушах у нее были серьги-обручи, и бледные тени на веках резко контрастировали с черной подводкой.
– Я думала, вы уже дома.
– Нас позвали после обследования… – Она нахмурилась, удивленная моей неосведомленностью.
Тут я увидела подтверждение своих мыслей – в морщинах на лице матери, содранной коже вокруг указательного пальца, в бумагах у нее в руке. Когда выписывают, то таких писем не дают. И я поняла – она уже знает.
– Ваш коллега, младший доктор, он говорил с нами после сканирования. Плохие новости.
Я кивнула.
Мальчик на нас не смотрел, он перебирал свои карточки.
– Сочувствую, – я протянула к ней руку. Мне хотелось ей сказать все, что я знаю: рак кости – не худший случай, это может стать мелким событием, о котором через двадцать лет мальчик упомянет потрясенной подружке, жизнь не всегда будет такой хаотичной и неуправляемой. Но вместо всего этого я написала свой мобильный номер на бланке рецепта и протянула ей: – Любые вопросы, в любое время.
В ее глазах не было благодарности. Она еще не понимала, не была готова.
Мальчик посмотрел на меня, и его синие глаза сияли:
– Доктор, тот, другой, сказал, что у него дома есть Ален Гоулинг!
– Ален Гоулинг? – переспросила я, глядя на него с любопытством.
Мальчик махнул в сторону стопкой карточек:
– Центральный нападающий Ньюкасла. Он обещал принести карточку в следующий раз. – Он замолчал и посмотрел на меня. – Это серьезно? – спросил он уже без подростковой мрачности.
Я взглянула на его мать.
– Посмотрим, – сказала она.
Глава 5
Сейчас
Мы познакомились в Ньюкасле, возле Монумента[6]. Был холодный март, прошел месяц после моего разрыва с Беном и лишь несколько месяцев после худшей зимы моей жизни.
Я – коренная джорди[7], и Джек – шотландец в командировке.
Забавно, конечно. Сколько раз ходила я мимо Монумента? Тысячи. Ходила за журналом «Смэш хитс» и сладостями, когда мне было одиннадцать и меня впервые отпустили в город одну. Ходила по пути в ночной клуб «Боут». Перестала ходить там, когда уехала в университет в Манчестер, и снова начала, когда вернулась. Монумент был для меня скорее личностью, а не элементом пейзажа.
А потом возле него я встретила Джека – лучшего человека, которого в жизни знала, отца моего ребенка. Оглядываясь в прошлое, не могу представить себе иного места, где я могла встретить мужчину, с которым захотела бы прожить всю жизнь. С Беном мы познакомились в школе, и наши отношения вполне соответствовали обстановке: провинциальные, мелкие и застенчивые.
А с Джеком мы сияли, целовались в супермаркете «Сайнсбериз» и смеялись. Мы были, как Монумент – ярко освещенный, гордо и высоко стоящий на фоне неба.
6
Монумент – памятник графу Чарльзу Грею, установленный в центре Ньюкасла в поддержку избирательной реформы 1832 года. Итоговый проект закона был предложен Ч. Греем, который в то время был премьер-министром Великобритании.
7
Джорди – уроженец Северо-Восточной Англии и также название диалекта данной территории.