Страница 9 из 10
- А Вы уверены, батюшка, что хотите это услышать?
- Я служу Господу, и слушать буду не я, а ОН, - сказал церковнослужитель, по-доброму улыбаясь. - Пойдём со мной, увидишь, станет легче, - Паша поднялся с колен и пошел за батюшкой. - Правда, мирским сюда нельзя, - продолжал он, - но я думаю, ничего страшного в этом нет.
Они поднялись на второй этаж и оказались на балконе. Во время службы здесь пел церковный хор.
- Мы одни в храме, можешь начинать, нас никто не услышит.
- Ну что ж, - сказал Паша на выдохе, - тогда слушайте. Я встретил дьявола.
Он отнял любимую, уложил в больницу мать, а меня обвинили в воровстве. Он заставил меня убить друга и обещал забрать мою душу. Он хочет забрать весь мир, и я не уверен, что смогу ему помешать.
Паша рассказал всё достаточно подробно из того, что произошло за последнее время, опустив, правда, подробности про мёртвый лес. Когда он замолчал, в воздухе повисла звенящая тишина. Лишь редкое потрескивание свечей гулким эхом нарушали ее. Батюшка смотрел прямо перед собой. Внешне он был спокоен, лишь желваки на его скулах говорили обратное.
- Вы верите в то, что услышали или считаете меня сумасшедшим? - спросил Васильков.
Батюшка ответил не сразу.
- Если бы я не верил в Бога, то не стоял бы сейчас перед тобой. Если есть Бог, значит, есть и дьявол. А раз есть дьявол, значит, может быть всё, о чем сказано в Евангелии:
И я взглянул, и вот, конь бледный, И на нем всадник, которому имя смерть; И ад следовал за ним.
На твоём лице скорбь, и выдумать такую скорбь нельзя. И еще скажу, ты правильно сделал, что пришел сюда. Значит, ты веришь в Бога, коль просишь у него прощения и помощи. А верой в Господа нашего Иисуса Христа мы побеждаем дьявола. Бог не оставит тебя, и ты со всем справишься. Да воздастся каждому по делам его, да будет нам по вере нашей. Ступай и ничего не бойся.
Христос с тобой.
Батюшка перекрестил Василькова и Паша ушел. Шаги гулким эхом отзывались в низких сводах храма и оборвались, как только Паша закрыл за собой дверь.
Выйдя на улицу, Васильков почувствовал удивительную лёгкость в душе и не только в ней. Как будто гора упала с плеч. Да, это так, храм очищает. А слова священника хоть немного, но придали сил. Паша шел окрыленный словом Божием. Конечно, он, как и прежде боялся умереть. Страх появлялся только при одной мысли о новой встрече с Капюшоном. Но в душе было что-то, что давало уверенность в победе. В победе светлого над темным.
..................
...................
..................
Ударили первые заморозки. Воздух стал свеж и колюч как кристалл замерзшей воды. Поздним вечером Васильков возвращался домой. В морозном небе горели яркие звёзды. Наверное, это странно, но в последнее время красоту мира Паша стал острее ощущать лишь ночью. Даже не ощущать, а обращать на неё внимание. А может, это ему только кажется, и так было всегда. И вот это всё у него хотели отнять. Отнять навсегда. Да попадись этот "капюшон" ему прямо сейчас, разорвал бы, как грелку!
В этих нехитрых размышлениях Васильков подошел к двери своей квартиры и вставил ключ в замочную скважину.
- Добрый вечер, - послышалось из-за спины.
Внутри всё оборвалось и резко обернуться у Павла не получилось.
- Мне, право, неловко просить об этом в столь поздний час... продолжал говорить кто-то, - Можно войти? Я Вас не задержу... Всего пять минут. У меня к Вам очень важный разговор.
Паша, наконец, закончил оборачиваться. Перед ним стоял старый знакомый, подпоясанный верёвочкой и с капюшоном, натянутым на глаза. На этот раз его голос был очень приятным, а не скрипучим, как раньше.
- З-заходи... если на пять.
Паша открыл дверь и пропустил гостя вперёд. Тот не заставил себя долго ждать. Они прошли на кухню. Паша пришел в себя не сразу. Странно. А где же угрозы? Попросился в дверь, как будто не мог подождать внутри.
- Чаю хотите? - неуверенно произнёс Васильков.
- С удовольствием, - сказал гость и снял капюшон.
Под ним оказался симпатичный молодой человек лет двадцати пяти, с голубыми глазами и располагающей улыбкой. Паша поставил на стол две чашки, извлёк из шкафчика варение и печенье. Руки у гостя, до этого всегда сцепленные на животе и спрятанные в широкие рукава, появились на свет, когда он потянулся за угощением. Они тоже оказались обычными, с гладкой кожей и ухоженными ногтями.
- Итак, - сказал Паша, догадываясь, о чем пойдёт разговор.
- Зачем Вам это надо, Павел? Вы же не рыцарь и на самом деле знаете лишь половину правды. То, что происходит, это наши давние междусобойчики. Как у Вас сейчас говорят - разборки. Посмотрите, сколько это доставило Вам боли и страданий. Вас вовлекли хитростью, не спросили согласия и говорят, что кроме Вас некому. Неслыханно! Всё у них есть. И кому, и за что: Вас просто подставили, не хотят рисковать своими людьми. Придумали, какие-то правила...
Для меня нет правил! Да вы и сами всё понимаете, что я вам, как маленькому, объясняю. Как только вы отдадите меч, всё сразу же кончится. Мама поправится, женитесь на Лене, нарожаете ребятишек. Вот с Сергеем, к сожалению, помочь не могу, он уже гнить начал. Да, с работой тоже всё будет хорошо. Через какой-то месяц станете коммерческим директором. Я гарантирую!
Гость говорил негромко, вкрадчиво и убедительно. Паша слушал молча, не задавая вопросов. Если бы гость прислушался, то мог бы услышать, как скрипят его зубы. Васильков, может, не до конца понимал смысл последних событий, но в том, что его сейчас "разводят", сомнений не было. Это первое из новых чувств, приобретённых им в торговле. Капюшон все говорил и говорил.
Казалось его словарный запас настолько велик, что у вечности не хватит времени. Васильков вдруг встал и вышел из кухни. Вернулся он почти сразу, в его руках был меч.
- Вы про него говорили? - поинтересовался Паша и, держа меч на двух ладонях, сел на прежнее место.
- Да, именно о нём, - без какой-либо откровенной реакции подтвердил гость.
- Я не против. Он твой, - сказал Паша, осторожно, что бы не пораниться, беря меч правой рукой за лезвие, - владей же им, - и положил на стол ближе к гостю.
Тот, еле заметно скривившись от боли, причиненной недосказанной фразой, ждал её окончания. Паша молчал. Он держал бесконечную паузу, глядя в глаза черту, и видел в них боль. Первый раз в жизни боль другого доставляла Василькову нечто вроде удовольствия.