Сезон крови

Тем летом многое произошло, многое поменялось, и у меня было полно воспоминаний. Но этой ночью, в задрипанном автосалоне, при бледном свете ночников безопасности, попивая пиво и размышляя о прошлом, я сосредоточился на одном определенном дне.

Мы целеустремленно двигались через лес, быстро шагая по тропинке, пока не достигли уклона, а затем, примерно через пятьдесят ярдов, и просторной поляны. В середине, на круглом цементном основании стоял каменный очаг примерно пятнадцати футов высотой. В прошлые годы, когда этот клочок леса слыл популярным местом для отдыха, очаг был необходимым нарушением естественной обстановки: он обеспечивал защиту от костров, которые разводили слетавшиеся сюда толпы туристов. Но вокруг продавалось и застраивалось все больше участков, на другом конце города несколько лет назад появилась более современная площадка для палаток, и этот клочок леса оказался практически полностью забыт. Деревья здесь уже значительно поредели, дома подступали все ближе, но нас привлекало то, что совсем недалеко от центра города, в каких-то пяти минутах ходьбы, можно было оказаться в достаточно укромном месте.

Когда мы оказались у очага, я остановился, огляделся, чтобы убедиться, что вокруг не было свидетелей, затем кивнул Бернарду.

Он присел на корточки перед очагом, вытащил несколько камней, закрывавших устье, и сунул руку внутрь по самый локоть. Обратно он вытащил ее, уже сжимая журнал в прозрачной целлофановой обертке. У меня подскочило сердце. Так это правда! Бернард ничего не выдумывал.

– Вот же блин, – пробормотал я. – Это он?

Бернард отполз от очага и плюхнулся на плотную подстилку из сосновых игл. Его глаза быстро моргали за толстыми стеклами очков.

– Зацени.

Я сел рядом с ним. По краям обертки скопился водяной конденсат и земля.

– Сколько он уже тут лежит?

– Пару дней. – Бернард положил пакет на колени и принялся распаковывать журнал с такой осторожностью, будто держал в руках тонкий фарфор. – Я не рискнул оставлять его дома. Если бы мама его нашла, она бы взбесилась.

Бернард утверждал, что нашел журнал, по сравнению с которым «Плейбой» показался бы комиксом. Он не рассказывал о нем никому, кроме меня, по крайней мере, по его словам, – но ему никогда нельзя было вполне доверять. Вранье Бернарда никогда не было злонамеренным, но часто обильным, и из-за этого даже близкие друзья вроде меня не всегда были уверены, говорил ли он всю правду или приукрашивал. Поначалу я отнесся к его рассказу с большим подозрением: журнал настолько откровенный, что он не решался хранить его дома, даже не мог рассказать о нем никому, кроме самых близких друзей, таким он был непристойным, – все это было подозрительно похоже на обычные выдумки Бернарда. Но вот смотри-ка.

Я огляделся, внезапно осознав, что в лесу стояла необычайная тишина, которую нарушал лишь редкий крик птицы или отдаленный рев автомобиля, проносившегося по ближайшему шоссе.

– Надо обращаться с ним осторожно, потому что он не в лучшем состоянии. – Бернард достал журнал, судя по виду, очень старый, из полиэтиленовой обертки. На обложке красовалась черно-белая фотография блондинки, привязанной к деревянному креслу. На женщине были лифчик, трусики, чулки с поясом и туфли на высоком каблуке, а в рот было вставлено кожаное приспособление вроде лошадиных удил. На первый взгляд она была обычной моделью для какого-нибудь журнала с «детективными» рассказами или историями о «настоящих преступлениях», которые нам удавалось отыскать прежде. На их обложках, под пестрыми заголовками вроде «Сексуальный маньяк с ножом пытает прекрасных блондинок!» (или что-нибудь не менее кричащее), тоже всегда красовались полуобнаженные женщины. И все же с самого начала что-то в ней показалось мне иным. Выражение на лице этой женщины не казалось наигранным или притворным, как у других моделей. Она выглядела по-настоящему напуганной. Я быстро перевел взгляд на ярко-красные слова над фотографией: «СУЧКИ В ТЕЧКЕ». Обложка потрескалась в нескольких местах, поблекла от старости и завернулась по углам, и нигде на ней я не нашел ценника. Журнал был похож на любительский, обложка у него не была такой опрятной и глянцевой, как у тех, что лежали в магазинах и киосках.

– Ты просто не поверишь. – Смех Бернарда был скорее утробным, чем веселым. – Его издали в шестидесятых и, думаю, незаконно.

– Где ты его взял?

– У Чаки Динунцио.

– Ну разумеется.

– Я собирался купить еще один номер какого-нибудь «Пентхауза», но спросил, нет ли у него чего еще, ну, понимаешь, чего получше, где девицы что-нибудь делают, а не просто лежат. Порнухи.

– Идиот, я знаю, как это называется.

Бернард ухмыльнулся.

– Короче, Чаки сказал, что у него есть кое-что подпольное, журналы его папаши. Целые стопки этого добра свалены в подвале под всяким хламом. Он мне показал, где это, и разрешил в них порыться. Не поверишь, я так боялся, что вот-вот заявится его папаша, но Чаки сказал, что журналы лежат там уже так давно, что старик, наверное, даже забыл о них. Короче, я их быстренько перебрал и взял один. Не знал даже, что в нем, пока не сел потом, чтобы заценить, а тогда… о-о-о-о да-а-а-а!

Я легонько толкнул его локтем и рассмеялся.

– Чесслово, Бернард, ты такой балбес.

Он тоже рассмеялся, но быстро стал серьезным.

– Да, Чаки сказал, что, если нас застукают с этим журналом, мы реально попали.

Я пожал плечами.

– Чаки Динунцио просто кретин.

– И этот журнал был дороже остальных, – сказал Бернард, как будто не слышал меня. – Двадцать баксов.

– Двадцать баксов? Откуда ты взял столько денег?

– Стянул у мамы из сумочки.

– Болван, таких денег она точно хватится.

– Она уже спросила, не я ли их взял, – сказал он, улыбаясь. – Я просто сказал нет, и она мне поверила.

Я покачал головой.

– Ну ты псих.

– Эй, ты только никому не говори про журнал, ладно? Если Чаки прознает, что я кому-то рассказал, откуда его взял, они с ДиДжи меня убьют.

Чаки Динунцио был коротышкой в стильных черных очках, с зализанными назад волосами. Он носил вельветовые джинсы «Левайс» и узкие галстуки и был местной легендой. Родившись в семье сидельцев, Чаки, судя по всему, собирался следовать тем же путем. Он был на год старше нас и, сколько мы себя помнили, держал что-то вроде местного черного рынка. Какой бы предмет ни был нам нужен, он либо уже был у Чаки, либо тот знал, где его можно достать. Если у него ничего не выходило, в дело вступал его лучший друг и подельник, ДиДжи Яблонский, парень невероятных размеров, но почти что умственно отсталый. Он был единственным шестнадцатилетним парнем в начальных классах старшей школы. ДиДжи служил Чаки физической поддержкой, когда сделка срывалась или «покупатели» вели себя неуважительно. По большей части Чаки торговал сигаретами, журналами «Плейбой» и «Пентхауз», пивом, карманными и охотничьими ножами – и даже билетами на концерты, когда мы перешли в старшую школу. Если мы хотели заполучить что-то, чего не могли достать сами, Чаки Динунцио всегда был готов прийти на помощь.

Впрочем, это казалось немного чересчур даже для Чаки.

– Да не стану я никому ничего рассказывать, – пробормотал я.

Бернард осторожно отвернул обложку, и я увидел на странице по-разному сгруппированные фотографии. Все они были черно-белыми и сериями продолжали тему, начатую на обложке. Та же женщина привязана к креслу, фотография с близкого расстояния, на темном фоне без глубины, как будто все снималось перед растянутым от пола до потолка черным полотнищем. Мой взгляд медленно перемещался от кадра к кадру, и каждый казался хуже предыдущего. К женщине присоединился толстый мужчина без рубашки, но в кожаной маске, и встал у стола, на котором были разбросаны какие-то странные приспособления и пыточные принадлежности. В первой последовательности он угрожающе нависал над женщиной, затем последовал ряд, в котором он держал ее за подбородок и раз за разом бил по лицу.