Пять причин улыбнуться

Побросав на траву ведра, я спускаюсь к пруду. Сердце колотится, как будто надеется выскочить из груди и допрыгать до пруда быстрее меня. Не знаю, как Олька, а я чувствую непомерную радость от приезда в деревню, оттого, что вижу свой пруд, наполовину покрытый зеленым пледом ряски. Над кустом бузины кружится маленькая стрекоза с хрупкими хрустальными крылышками. Стрекозы, конечно, красивые насекомые, но жуков я люблю больше. Они какие-то… смешные, нелепые, похожие на меня.

Где-то, совсем рядом, слышится всплеск воды. Я вздрагиваю от неожиданности и выглядываю из-за куста. За зелеными листьями, подсвеченными вечерним солнцем, вижу девчачье платьице. Наверное, местная, думаю я и решаю остаться инкогнито. Не люблю, когда меня с удручающей простотой начинают расспрашивать о том, откуда я приехал и кто мои родители. Но мое инкогнито быстро разоблачают.

— Эй, — доносится до меня робкий тоненький голосок. — Кто здесь?

— Никого, — отвечаю я и тут же сознаю свою глупость. — То есть я здесь…

— А-а, — понимающе отвечает голосок. — А ты кто?

— Водяной, — злюсь я. — Вот утащу тебя на дно, будешь знать, как любопытничать.

За кустами слышится недовольный шелест, и через несколько секунд передо мной предстает моя невидимая собеседница. Насмешливый синий взгляд пронизывает меня, как иголка — засушенную бабочку. Я смущаюсь, но глаз не отвожу. К тому же девчонка уж больно симпатичная: худенькая, губы маленькие, на лице одни синющие глаза, а под глазами — хрупкие голубые тени. На ней — коротенькое платьице цвета горькой шоколадки, в белый горошек и белые, совсем уж детские сандалики, которые, правда, очень идут ее худеньким ножкам.

По ее худобе и бледности я тут же догадываюсь, что она не из деревни. Деревенские девчонки почти все плотные и загорелые, а эта — как будто год не вылезала из библиотеки. Мне немного стыдно за водяного и вообще за свое недружелюбие, и я пытаюсь исправить впечатление:

— Привет. А ты что здесь делаешь?

— На лягушек смотрю, — отвечает девочка, не отрывая от меня своих синющих глаз.

— На лягушек? — еще больше удивляюсь я. — И что, ты их не боишься?

— Ни капельки.

— А зачем тебе лягушки?

— Не знаю… Просто нравятся. У меня дома, в Москве, — целых три штуки живут. Правда, мама хочет, чтобы я их выпустила… А ты что делаешь?

Мне и смешно и странно одновременно. Кажется, что внутри взорвался баллончик с каким-то неизвестным газом, от которого на душе становится весело и беспокойно. Даже не верится, что есть на свете девчонки, которым нравятся не только тряпки и которые могут вот так спокойно стоять и болтать о лягушках.

— Жуков ищу, — отвечаю я и, наверное, впервые в жизни не боюсь, что надо мной будут смеяться. — Здесь их много на пруду, я обычно десяток нахожу.

Девочка улыбается, но не насмешливо, а понимающе.

— А тебя как зовут? — окончательно смелею я.

— Вика. А тебя?

— Вася. Отдыхать приехала?

— Ага. С мамой.

— Надолго?

— На две недели.

Про себя я ликую. Целых две недели! И кажется, она совсем не против со мной общаться… Мне, наверное, никогда так не везло. Только раз, когда Валька Семибубцева — одна из симпатичных одноклассниц — разрешила мне сесть с ней за одну парту. Да и то только потому, что ей нужно было списать… Вика, правда, не похожа на Вальку Семибубцеву. Сразу видно, что она умнее и если не красивее, то намного интереснее внешне. В ее бледненьком лице и синеве под огромными глазами есть что-то такое трогательное и нежное, что я уже чувствую себя влюбленным по самые ушки.

— А хочешь, я помогу тебе поймать лягушку? — галантно предлагаю я.

Викины бледные щеки краснеют, и она смущенно кивает маленьким острым подбородком:

— Ага…

Позабыв о ведрах, о воде, о чае, о маме, дедушке и Ольке, я отправляюсь в «опасное» путешествие по берегу пруда. Лягушки мне нравятся — глаза у них красивые. Когда я вижу этот золотой овал на черном кружке, мне всегда вспоминается сказка про царевну-лягушку, и я даже понимаю Ивана-царевича, который женился на лягушке, еще не зная, в кого она превратится.

Пока я ищу лягушек, мы с Викой болтаем. Она уже не смущается, да и меня оставляет обычная стеснительность. Вообще-то я не привык так запросто болтать с девчонками, но с Викой легко и интересно. Она рассказывает о своей школе, и я понимаю, что в классе Вика — такая же «чудила», как я. Это мне даже нравится, потому что я никогда не встречал чудных девчонок. И еще потому, что мне нравится в ней все, начиная с синющих глаз, окаймленных черными ресницами, заканчивая ее голосом, тонким и хрупким, как лесной колокольчик.

Наконец-то в мокрой траве я обнаруживаю предмет наших поисков. Наклоняюсь, сдвигаю руки, и вот — желтоглазая царевна у нас в плену. Вика хлопает в ладоши и радуется, как маленькая. Хотя она и так маленькая, — на целых полтора года младше меня. Я приоткрываю капкан и показываю Вике остренькую лягушачью мордашку с испуганными золотыми глазенками.

— Красивая… — восхищенно шепчет Вика и гладит лягушку. — Ты не бойся, мы тебя не обидим. Хочешь жить у меня дома?

— И спать на моей подушке… — не сдерживаюсь я. Вика досадливо косится в мою сторону. — Ну сказка есть такая, — оправдываюсь я, — английская. Про то, как лягушонок помог девушке, а она пообещала ему положить его к себе в кровать…

— Они у меня в аквариуме живут, — объясняет мне Вика, и я чувствую себя неандертальцем. — И в постель к себе я их не кладу.

Ссориться с Викой мне совсем не хочется, поэтому я делаю серьезное лицо и киваю.

— Ты что, домой ее понесешь?

— Ну да.

— А мама?

— Подумаешь, будет у нас четыре лягушки.

— Ну смотри, — пожимаю я плечами, подозревая, что четвертой лягушки Викина мама уже не вынесет, — если думаешь, что не влетит…

— Не влетит, — уверенно заявляет Вика и спохватывается: — А домой мне точно пора. Вот за это влетит…

Я вспоминаю про воду, которую так и не набрал, и поднимаюсь за ведрами. Прощаться с Викой не хочется, но долг требует обеспечить родных водой.

— Давай встретимся завтра, — предлагаю я, разглядывая разводы на алюминиевых ведрах. — Придешь на пруд?

— Ага, — смущенно отвечает Вика.

Я показываю ей, где мой дом, а она кивает куда-то в противоположную сторону. Прощаемся мы уже без смущения, и я долго машу рукой вслед ее худенькой спине. Набрав наконец-то воды, я торопливо шагаю к дому. Настроение до того хорошее, что меня даже мамин гнев не страшит (добежать до колодца — всего десять минут, а мое отсутствие растянулось часа на полтора).

— Где тебя носило, идолище?! — кричит мама с порога. — Тебя только за смертью посылать!

— А ты пошли, — с улыбкой отвечаю я, пытаясь поделиться с мамой своим хорошим настроением. — И будешь жить вечно…

Мама, когда злится, шуток не понимает. Маленький механизм, отвечающий за ее чувство юмора, дает сбой. Поэтому мне ставят «палочку» и отправляют чистить картошку, которой дед разжился у нашего соседа, дяди Аркаши.

— Ну что, Егорка, дождался порки? — шутливо подмигивает мне дед и снабжает «орудиями труда»: ножиком и миской для очистков.

Кстати, про «палочки». В нашей прогрессивной семье есть система наказаний и поощрений, система «галочек и палочек». Каждый день мама и папа ставят мне (Олька, по их словам, уже вышла из этого возраста) «палочку», если я провинился, и «галочку», если я сделал что-то хорошее. Вот, например, помог деду приготовить ужин — на тебе «галочку». Вернулся с гулянья позже обещанного времени — получай заслуженную «палочку». Раз в месяц мама с папой считают галочки и палочки и смотрят, что перевесило. Если палочки — тогда я на месяц лишаюсь какой-нибудь соблазнительной привилегии вроде возможности получать карманные деньги. Если галочки — тогда родители покупают мне то, что я хотел. Есть у нас еще «двойные» галочки и палочки, — чтобы получить и те и другие, надо очень постараться.

Однажды я постарался так, что месяц выходил из дома только с родителями, — высыпал землю из горшка с цветком на голову Ивика (нашего химика Игоря Викторовича). На самом деле у меня и в мыслях не было присыпать лысину химика землей. Целился-то я вовсе не в него, а в Дьяка, который в очередной раз довел меня до белого каления и, как всегда, умудрился остаться чистеньким. Потому что отвечать за все пришлось чудиле-Жучиле, то есть — мне…