Святой (ЛП)

- Ну, да... мы оба, ребенок.

Она слабо улыбнулась и выбралась из машины.

Элеонор закрыла дверь и пробормотала под нос:

- Не называй меня ребенком.

Пока она шла последний квартал, то пыталась подавить слезы разочарования. Два года назад, на ее четырнадцатый день рождения, он пообещал ей от всего сердца и души, что купит, когда ей исполнится шестнадцать, машину. И она поверила ему, хотя глубоко в душе знала, что он все время обещает что-то и никогда не исполняет этого. Обещаю, что мы увидимся на Рождество. Обещаю, что приду на школьный спектакль. Обещаю, что найду новую работу, чтобы ты не волновалась за меня. Обещания сыпались, но не исполнялись. Однажды она это поняла.

Может, в этом была ее вина. Может, никто не мог доверять своим словам. Она хотела бы, чтобы в ее жизни появился человек, которому было не наплевать на нее, и он бы сдерживал свои обещания. Хоть раз в жизни она хотела иметь кого-то, кто бы обращался с ней так, будто она что-то значит.

Миленькая розовая мечта. Такая же осуществимая, как и трах с ангелом, как у святой Терезы.

Элеонор отперла заднюю дверь и вошла на кухню. На подъездной дороге стояла машина, но где была ее мать? Мама работала ночную смену менеджером в мотеле и на полставки - бухгалтером в небольшой строительной компании. Если она не была на работе, то или спала, или сидела за кухонным столом с бухгалтерскими книгами и счетной машинкой. Элеонор приготовила себе ужин, миску хлопьев и пошла кушать в гостиную.

Она нашла маму в потрепанном халате, утирающей слезы и свернувшейся калачиком на диване, обитом тканью в турецкий огурец.

- Что случилось? - спросила Элли. Мама вытерла лицо салфеткой. - Умер отец Грег?

- Нет, - ответила мама, заправляя за ухо прядь волос. – Но, вероятно, он не вернется. Не в ближайшее время.

- Мне жаль, - сказала Элли, по-турецки сев на пол. Мама никогда не разрешала ей есть на мебели, что совсем не имело смысла. Мебель была старой, изношенной и покрашенной. Как что-то маленькое как хлопья могло сделать еще хуже, чем было. - Что же произошло?

- У нас будет новый священник, - без малейшего энтузиазма ответила мама.

- Это же хорошо, верно?

- Нет, не хорошо.

- Почему?

- Новый священник...

- Что?

- Он иезуит.

- Кто?

- Иезуит, - повторила мать. - Это орден священников. Они основали твою школу, хотя я не думала, что иезуиты преподают.

- Они плохие священники?

- Они ученые, - ответила она. - Занимаются наукой. И очень, очень свободных взглядов.

- Это плохо?

- Иезуиты... Они могут быть... может, и нормальными. Я бы предпочла любящего пастуха, нежели ученого.

- Ну, - сказала Элли, зачерпывая порцию хлопьев, - может, тебе повезет. Может, этот новый священник очень любит овец.

Мать смерила ее взглядом.

- Знаю. Знаю, - второй раз за день сказала она. Она собрала еду и книги и пошла в свою комнату. Неужели никому не нравится находиться рядом с ней?

Она доела свои хлопья в комнате и начала доставать домашние задания. Но как она вообще могла думать о заданиях, когда происходило столько дерьма? Ее папа не купит ей машину на день рождения, как обещал. У мамы был нервный срыв из-за нового священника. И ей исполнится шестнадцать через пару недель, ни парня, ни денег, ни машины, ни надежды, что все наладится, ни сейчас, никогда. Живот скрутило так, будто туда кто-то ударил. Голова болела, и в горле першило. Она не знала, хотелось ли ей кричать или плакать одновременно.

Вместо этого она пошла в ванную и заперла дверь.

Она включила свою плойку и села на унитаз, в ожидании пока та нагреется.

Пять минут спустя Элеонор стояла перед тумбочкой, закатывая левый рукав. Она взяла плойку и задержала дыхание.

Легко. Ты сможешь. Она начала отсчет.

Три.

Два.

Один.

На счет «один» Элли прижала обжигающий металл к левому запястью. Она заскулила, когда боль проникла прямо в ее душу. Она подняла плойку, затем прижала ее ниже. После целой секунды она убрала плойку и бросила ее на тумбочку.

Элли дышала сквозь боль, не сражалась, но принимала ее, наслаждалась ею, позволяла напомнить ей, что она была живой и могла ощущать все, что хотела. В школе были парни, которые бы плакали как сучки, если бы их так обожгли.

Элли опустила рукав на ожоги и выключила плойку. Она вернулась в комнату и села на кровать, ее руки все еще подрагивали. Она открыла учебник по математике и вытащила карандаш.

Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше.

Глава 4

Элеонор

В утро субботы Элли решила, что больше никогда не вернется в церковь. Она размышляла об этом с тех пор, как обнаружила маму плачущей на диване. Всю свою жизнь ее мать хотела стать монахиней. Она мечтала о том дне, как произнесет клятвы и примет одеяние, как другие девушки мечтали о свадьбе. Но в семнадцать она влюбилась в красивого волшебника по имени Уилл и спустя несколько месяцев вышла замуж и забеременела, и не в таком порядке.

И вот она сейчас, шестнадцать лет спустя, разведена, работает на двух работах и ходит в церковь пять дней в неделю, потому что только церковь придавала ее жизни смысл. Но жизни Элли она не придавала никакого значения. Она вообще сомневалась, существовал ли Бог. Она считала католическую церковь глупой, раз та запрещала контрацептивы и говорила, что священникам нельзя жениться. Соберись, черт возьми. Или люди должны размножаться и плодиться, или же быть безразличными и бездетными. Церковь не может следовать двум путям. Лицемерие вызывало у нее отвращение. Католическая церковь была большим бизнесом, и все они работали на нее.

Поэтому она уходила. Теперь как это сообщить маме?

Элли поморщилась, когда мать постучала в дверь.

- Что? - прокричала она, схватила подушку и прижала ее к лицу.

- Элеонор Луиза Шрайбер! Сейчас же вылезай из постели.

Началось. Сейчас или никогда. Она набралась смелости и крикнула с большей уверенностью, чем ощущала...

- Я не пойду.

- Что?

Элли подняла подушку.

- Я сегодня не пойду на мессу. - Она отчеканила каждое слово. - Я буддистка!

- Элеонор, сейчас же вставай и собирайся на мессу.

- Я атеистка. Я превращусь в пепел, как только переступлю порог церкви. Всем будет только лучше, если я буду держаться подальше от этого места.

Ее мать зарычала.

- Не знаю, что это было, но я не собираюсь с тобой спорить.

- Тогда не спорь. У меня есть гражданские права. Ты не можешь заставить меня идти в церковь против моей воли.

- Пока ты несовершеннолетняя и живешь в моем доме, могу.

Элли села и посмотрела маме в глаза. Хватит шуток. В этот раз она была серьезна.

- Мам, - сказала она, ее голос был как можно более спокойным и разумным, - Я больше не хочу играть в эти игры.

- Церковь не игра.

- Она не настоящая.

Сначала ее мать ничего не ответила, но и не ушла. Плохой знак. Ее мать не сдалась. Мама собиралась достать козырную карту – чувство вины.

- Отец Грег скоро официально уходит на пенсию. Он не вернется. Сегодня вступает в должность новый священник. Если новый священник наймет кого-то, ты больше не будешь получать стипендию в Святом Ксавьере. Мне нужно, чтобы ты помогла мне произвести хорошее впечатление.

Элли пожала плечами.

- Плевать. Отправь меня в государственную школу. Больше не будет униформы. - И драк в автобусе. Больше не будет высмеиваний из-за того, что ее отец сидел в тюрьме. Больше не будет поддразниваний из-за ее груди, которая, казалось, не хотела переставать расти. Больше не будет крови на коленках.

- Элеонор, я серьезно.

- Мама, я серьезно. Ты должна прекратить превращать меня в молодую версию себя, за вычетом ребенка, которого ты не хотела. Иди без меня. Для меня не существует церкви. Ни сейчас. Ни когда-либо.

Элли откинулась на кровать. Она знала, что та не услышала последнюю фразу, но, может, победа в битве будет началом победы в войне. Накрыв лицо подушкой, Элли попыталась снова заснуть.