Дело – труба!

– Не заговаривайте мне зубы, Иван Игнатьевич! Так все же – на кого он работает?

Старик тяжело вздохнул, огляделся по сторонам, понизил голос и неохотно проговорил:

– Раз уж обещал – придется держать слово, хотя, видит бог, не хочется произносить это имя… на Луку он работает, твой Сундук. Только умоляю – никому не говори, что узнал это от меня!

– Это вы зря напоминаете! – заверил старика Маркиз. – Вы меня не первый год знаете, я такие сведения никогда не разглашаю. Значит, на Луку? На того самого Луку? На того Луку, который в конце девяностых подмял под себя почти весь городской криминальный бизнес?

– А я никакого другого Луку и не знаю. По крайней мере, в нашем городе.

– Но ведь говорили, что Лука уже несколько лет как пропал? То ли кто-то его заказал, то ли своей смертью помер, то ли уехал куда-то очень далеко, за моря-океаны, только пропал Лука с криминального небосвода, и нет о нем ни слуху, ни духу!

– Мало ли кто что говорил. Говорят много всякой ерунды, не всему можно верить.

– Но о нем действительно давно ничего не слышно.

– И это ничего не значит. Кстати, сам Лука приложил немало сил, чтобы распустить слухи о своей смерти.

– А на самом деле он здесь, в нашем городе? – недоверчиво спросил Леня.

– Здесь, здесь, куда же он денется! Только из криминального авторитета превратился Лука в авторитетного бизнесмена. Много жертвует на благотворительность, построил детскую больницу. Официально он занялся строительным бизнесом, в основном строит торговые и офисные центры, ну а неофициально у него много разных занятий. Поэтому и работают на него люди вроде Сундука. Кстати, он даже фамилию прежнюю сохранил – Лукьянов. Поэтому и кличка у него такая была – Лука. По созвучию с фамилией. Кстати, методы своей работы он сохранил. Один мой знакомый, который тоже занят в строительном бизнесе, как-то попал на производственное совещание в концерне Лукьянова. Так он говорит – никогда такого не видел. А человек он опытный, много всякого в жизни повидал. Сидит Лука во главе длинного стола, мрачный, как погода в ноябре, по очереди поворачивается к своим сотрудникам, тычет в них пальцем и говорит: «Тебе!» – и включает диктофон, на котором записаны распоряжения на текущий день для очередного сотрудника. Так он обходил вокруг стола, пока не дошел до очередного подчиненного, назовем его, для примера, Ивановым. И вот, когда подошла очередь этого условного Иванова, ноябрьская мрачность на лице Луки сменилась настоящей грозой. Он выключил свой диктофон, со всего размаху грохнул кулаком по столу и заорал страшным голосом: «А тебе…» – после этого Лука выдал такую матерную тираду, от которой завял бы от зависти боцман рыболовецкого траулера, а в завершение этой тирады швырнул на стол перед условным Ивановым гранату-лимонку…

– Что – неужели настоящую, боевую? – недоверчиво переспросил Маркиз.

– Врать не буду, точно не знаю, может быть, и учебную. Но после его тирады выглядело это очень натурально, так что все участники совещания нырнули под стол…

Иван Игнатьевич сделал выразительную паузу и закончил свой рассказ:

– Вот кто такой Лука, и вот на какого человека работает твой Сундук! Кстати, голубь, тебе снова шах.

– Надо же! – Маркиз посмотрел на доску. – Отвлекли вы меня своим замечательным рассказом, так что я, похоже, утратил инициативу… хотя нет, еще не все потеряно… мы вот как походим… извините, Иван Игнатьевич, но теперь вам шах…

– И правда… – расстроился старик. – Что же это такое… как же я это проглядел…

– Да, а теперь и мат!

– Ну, снова твоя взяла…

Ближе к вечеру Маркиз снова заехал на Обводный канал, в мастерскую Уха. Сам хозяин мастерской стоял посреди гаража, возле Лёниного автомобиля с работающим мотором, и слушал его с таким просветленным лицом, с каким меломаны слушают выступление знаменитого тенора на Зальцбургском фестивале.

– Ты только послушай! – обратился он к Маркизу вместо приветствия. – Как работает! Это же музыка! Да что я говорю – это гораздо лучше любой музыки!

– Хороший звук! – подтвердил Леня, чтобы не огорчать приятеля. – Теперь больше не стучит. Спасибо.

– Не стучит! – передразнил его Ухо. – Да он поет! Ты только прислушайся! Это же симфония!

– Так что – можно забирать?

– Можно, – разрешил Ухо и выключил мотор. – Кстати, я проверил по своей базе тот номер, который ты мне дал.

– Номер внедорожника?

– Вообще-то на этот номер зарегистрированы старые «жигули» выпуска девятьсот лохматого года, которым и на улицу-то выехать зазорно…

– Что? Значит, фальшивка? Ничего не узнать?

– Не спеши с выводами. Я хозяина этих «жигулей» хорошо знаю. Это дядя Паша.

– Что еще за дядя Паша?

– Да есть такой подозрительный тип преклонного возраста. У него еще несколько таких же старых машин. Так сказать, пункт проката. То есть сами машины, наверное, уже давно на свалке или разобраны на детали, но он не снимает их с учета, а их номера сдает напрокат разным сомнительным и подозрительным типам, которым не хочется светить машину с собственными номерами. Так что те, кто на тебя наехал, явно дяди-Пашины клиенты.

– Так поедем, поговорим с этим дядей Пашей, может, он нам что-нибудь про них расскажет.

– Ну ладно, давай проведаем старика. Тем более что это совсем рядом, на Двенадцатой Красноармейской.

В той части нашего города, которая располагается по сторонам Измайловского проспекта, до революции был расквартирован гвардейский Измайловский полк, один из самых привилегированных полков императорской лейб-гвардии, основанный еще императрицей Анной Иоанновной. Как водится, солдаты этого полка селились по ротам, и улицы этой слободы носили соответствующие названия – от первой роты до тринадцатой.

После революции эти улицы, не мудрствуя лукаво, переименовали в Красноармейские – первая рота стала Первой Красноармейской, вторая – Второй, и так до Тринадцатой Красноармейской. Вторичное переименование улиц в девяностые годы прошлого века не затронуло эти улицы, видимо, до них просто не дошли руки, и они так и остались Красноармейскими.

Из всех Красноармейских улиц Двенадцатая, пожалуй, самая тихая и малолюдная, в ней сохранилось какое-то скромное провинциальное очарование.

Хотя, пожалуй, слово «тихое» для этой улицы не вполне подходит – на ней расположено много гаражей и автомобильных мастерских, так что шум работающих моторов часто нарушает патриархальную тишину этой улицы.

На эту-то улицу и приехали Ухо с Маркизом.

Остановив свою машину возле закрытых ворот одного из гаражей, Ухо подошел к этим воротам и постучал – для начала деликатно, костяшками пальцев.

На этот стук никто не ответил.

Он постучал громко, потом еще громче, кулаком, затем пару раз ударил в ворота ногой, и только тогда из гаража донесся недовольный скрипучий голос:

– Ты чего там стучишь? Ты чего стучишь? Вот я тебе сейчас по башке постучу, тогда будешь знать!

– Дядя Паша, это я! – крикнул Ухо.

– Что значит – я? – донеслось из-за ворот.

– Я это, Ухо!

– Правда, что ли? – послышались приближающиеся шаги, и одна створка ворот открылась. В проеме показался сутулый дядечка лет семидесяти в измазанной машинным маслом спецовке и бесформенной кепке неопределенного цвета.

– Здоров, дядя Паша! – приветствовал его Ухо.

– Здоров, Ухо! – отвечал ему хозяин гаража. – Ты прости, что я тебя сразу не пустил, тут, сам понимаешь, всякая шантрапа шляется, кому ни попадя нельзя открывать.

– Это верно, дядя Паша! Кому ни попадя открывать опасно. Ну что – нас-то пригласишь?

– Отчего не пригласить? Тебе, Ухо, я завсегда рад, ты же знаешь. А кто это с тобой? Вроде незнакомый… – Старик подозрительно уставился на Маркиза.

– Леня, друг мой! – представил Ухо.

– Ну, коли друг, то пускай тоже заходит… твои друзья – это и мои друзья… – Дядя Паша отступил в сторону, пропуская приятелей в свое царство.

В гараже у дяди Паши было темновато и грязно. Здесь царил устоявшийся запах бензина, солярки и машинного масла и стояло несколько машин, находящихся в разной степени ремонта или распада, вокруг которых валялись в живописном беспорядке всевозможные детали и инструменты.