Леонардо да Винчи

В пору рождения Леонардо на ферме Пьеро ди Мальвольто жила его мать, семидесятилетняя вдова. Таким образом, здесь, в деревушке Анкиано, на расстоянии небольшой пешей прогулки от Винчи, всего в трех километрах, в крестьянском доме, рядом с которым стоял запущенный домик, жила вдова, дружившая по крайней мере с двумя поколениями семейства да Винчи. И, если верить местным преданиям, именно этот обветшалый домик (который семья объявляла непригодным для жилья, видимо, желая избежать уплаты лишних налогов) был идеальным и безопасным местом, где нашла приют беременная Катерина6.

Леонардо родился в субботу, а на следующий день местный священник крестил его в приходской церкви Винчи. Купель того времени сохранилась до наших дней. Несмотря на обстоятельства рождения мальчика, его крещение стало большим праздником и привлекло немало народу. Засвидетельствовать событие явились десять крестных родителей, в том числе Пьеро ди Мальвольто (в этой церкви подобные торжества совершались нечасто), а среди гостей были представители местной знати. Спустя неделю Пьеро да Винчи покинул Катерину с младенцем и вернулся во Флоренцию, где в ближайший же понедельник заверял документы для клиентов7.

Леонардо не оставил нам никаких замечаний об обстоятельствах своего рождения, однако в его записных книжках можно найти волнующую догадку о том, что природа одаряет особыми милостями дитя любви. “Мужчина, совершающий соитие с отвращением и против воли, творит потомство раздражительное и трусливое, – написал он. – Если соитие совершается с великой любовью и великим желанием с обеих сторон, тогда ребенок будет обладать великим умом и остроумием, живостью и изяществом”8. Поэтому хочется думать – или хотя бы надеяться, – что он относил самого себя ко второй категории.

В раннем детстве Леонардо жил на два дома. Катерина с Аккаттабригой поселились на маленькой ферме неподалеку от Винчи и поддерживали дружеские отношения с Пьеро да Винчи. Спустя двадцать лет Аккаттабрига работал с обжиговой печью, которую арендовал Пьеро, и они на протяжении многих лет выступали свидетелями друг для друга при подписании некоторых договоров и документов. В первые годы после рождения Леонардо у Катерины с Аккаттабригой родились четыре дочери и сын. А вот Пьеро с Альбиерой оставались бездетными. У отца Леонардо не появлялось новых детей, пока его первенцу не исполнилось 24 года. (Со временем сер Пьеро все-таки наверстал упущенное: в третьем и четвертом браке у него родилось не меньше одиннадцати детей.)

Поскольку отец жил главным образом во Флоренции, а семья матери постепенно росла, в пятилетнем возрасте Леонардо больше всего времени проводил в семейном доме да Винчи, с дедом Антонио, так любившим досуг, и его женой. В налоговой переписи 1457 года Антонио перечислял иждивенцев, проживавших вместе с ним, и в этом списке фигурирует его внук: “Леонардо, сын названного Пьеро, non legittimo [незаконный], рожденный от него и Катерины, которая ныне замужем за Аккаттабригой”.

В том же доме жил и младший брат Пьеро, Франческо, который был всего на пятнадцать лет старше племянника Леонардо. Франческо унаследовал от Антонио любовь к досужей сельской жизни, и его родной отец написал о нем в налоговом документе, что тот “слоняется по поместью и ничего не делает”9 (хотя уж чья бы корова мычала). Франческо стал для Леонардо любимым дядей и в чем-то заменил ему отца. Вазари в первом издании своей биографии даже делает говорящую ошибку (которую позднее исправил): он называет Пьеро дядей Леонардо.

“Золотой век для бастардов”

Как можно понять из того, что при крещении Леонардо присутствовало много народу, рождение внебрачных детей вовсе не считалось чем-то позорным. Якоб Буркхард, живший в XIX веке историк культуры, даже назвал эпоху Возрождения в Италии “золотым веком для бастардов”10. Незаконнорожденность, особенно среди правящих и аристократических сословий, отнюдь не являлась помехой для карьеры. Пий II, занявший папский престол в год рождения Леонардо, писал о своем посещении Феррары, где среди встречавших его было семь князей из правящего рода Эсте, в том числе властитель Феррары, причем все они были рождены вне брака. “Это удивительное семейство, – писал Пий, – власть в нем еще ни разу не перешла к законному наследнику; сыновья любовниц неизменно оказывались куда удачливее, нежели сыновья законных жен”11. (Сам Пий сделался отцом по меньшей мере двух незаконных сыновей.) Папа Александр VI, тоже современник Леонардо, имел множество любовниц и незаконнорожденных детей. Одним из них был Чезаре Борджиа, со временем сделавшийся кардиналом, главнокомандующим папской армией, заказчиком и покровителем Леонардо, а также вдохновителем и персонажем “Государя” Макиавелли.

Однако средние сословия не столь снисходительно относились к незаконнорожденным. Желая защитить свой новообретенный статус, купцы и ремесленники создавали свои профессиональные цеха, уставы которых предъявляли к членам гильдии строгие моральные требования. Хотя некоторые гильдии и допускали в свои ряды незаконных детей тех, кто уже в них состоял, в Arte dei Giudici e Notai – основанной еще в 1197 году почтенной гильдии судей и нотариусов, к которой принадлежал отец Леонардо, дело обстояло иначе. “Нотариус являлся профессиональным свидетелем и писцом, – писал Томас Кюн в книге «Незаконнорожденность во Флоренции эпохи Возрождения». – От него требовалась безукоризненная благонадежность. В нем желали видеть безоговорочно полноценного члена общества”12.

Эти ограничения имели и положительную сторону. Незаконнорожденность развязывала руки некоторым одаренным и вольнолюбивым молодым людям, склонным к творческим занятиям, а в ту эпоху творчество находило все большую поддержку. Среди поэтов, художников и ремесленников, рожденных вне брака, были Петрарка, Боккаччо, Лоренцо Гиберти, Филиппо Липпи и его сын Филиппино, Леон Баттиста Альберти и, конечно же, Леонардо.

Незаконнорожденным было труднее, чем просто чужакам. Их происхождение подразумевало двойственный статус. “Жизнь бастардов осложнялась тем, что они вроде бы считались членами семьи, но не вполне”, – писал Кюн. Некоторым это помогало (а кого-то и вынуждало) проявлять больше отваги и самостоятельности. Леонардо одновременно входил в семью, принадлежавшую к среднему классу, и существовал отдельно от нее. Подобно многим писателям и художникам, он рос, ощущая себя частью мира и в то же время глядя на него отстраненно. Эта неопределенность распространялась и на вопросы наследования: целый ряд несовместимых законов и противоречивых судебных прецедентов не позволял точно установить, имеет ли внебрачный сын право наследовать имущество, и через много лет Леонардо еще предстояло хлебнуть горя в тяжбах со сводными братьями. “Умение выходить из подобных двусмысленных положений являлось одной из характерных примет жизни в городах-государствах эпохи Ренессанса, – рассказывал Кюн. – Потому-то в городах вроде Флоренции особенно бурно развивались идеи гуманизма и процветали художественные промыслы”13.

Поскольку флорентийская гильдия нотариусов не допускала в свои ряды тех, кто был non legittimo, Леонардо удалось обратить себе на пользу привычку вести записи, которая явно передавалась в его семье по наследству, и в то же время сохранить свободу и заниматься тем, чем ему хотелось. Здесь ему повезло. Из него получился бы плохой нотариус: ему быстро все надоедало, он легко отвлекался, особенно если задача становилась слишком уж привычной и неувлекательной14.

Ученик опыта

Другим плюсом незаконнорожденности Леонардо стало то, что его не отправили учиться в одну из “латинских школ”, где в эпоху раннего Возрождения изучали латынь, древнюю историю и античную литературу холеные законные сыновья богатых купцов и ремесленников, собиравшиеся продолжить отцовское дело15. Если не считать обучения в начальной школе азам математики по абаку (счетам), Леонардо оставался самоучкой. Он нередко занимал оборонительную позицию, по-видимому, никогда не забывая о том, что он – “человек не ученый” (“senza lettere”), как он не без иронии себя называл. И в то же время он гордился тем, что отсутствие формального образования сделало его учеником опыта и опытов. “Leonardo da Vinci, disscepolo della sperientia”16 – так он однажды подписался. Такая позиция вольнодумца освобождала его от оков, обычно стеснявших приверженцев традиционного мышления. В своих записных книжках он гневно обрушивался на чванных глупцов, которые сочли бы его неучем: