Стеклянное лицо

– Неужели следователи…

– …знают о твоем участии во всем этом? Нет. Я прибыл до того, как Неверфелл успела сообщить им что-нибудь полезное. Разумеется, останься она у них, рано или поздно девочка выложила бы всю правду. Мне пришлось выкупить ее и подписать договор об опекунстве, что обошлось недешево. Боюсь, молчание мадам Аппелин обойдется нам еще дороже. Я уже связался с ней, и, к счастью, она согласилась хотя бы обсудить случившееся.

Зуэль стало чуть легче дышать. С тех пор как ее план провалился, девочка все время боялась, что следователи схватят ее, будут допрашивать в темном зале, а потом бросят гнить в какой-нибудь сырой пещере с летучими мышами. Дядя спас ее. Это означало, что он по-прежнему ценит свою племянницу, несмотря на все, что она натворила.

– Спасибо, – прошептала Зуэль. – Обещаю, я больше не буду вмешиваться в дела двора.

– Еще как будешь.

Зуэль удивленно подняла глаза и увидела на лице дяди грустную улыбку.

– Ты решила, что готова играть по-взрослому. И я очень надеюсь, что ты не ошиблась, Зуэль. Потому что после того, как ты вступила в игру, выйти уже нельзя. Ты в игре, дорогая. Обратной дороги нет.

За всю жизнь Неверфелл ни разу не принимала горячую ванну с пузырьками и следующие шесть часов с наслаждением наверстывала упущенное. Жесткие от грязи косички торчали ломаными прутиками, но мисс Хоулик втирала в них ароматные масла и терзала щетками и расческами до тех пор, пока у Неверфелл не появились волосы – гладкие и шелковистые, они лезли в глаза, рыжими завитками спускались на плечи, колыхались в воде.

С въевшимся в кожу Неверфелл запахом сыра справиться было сложнее. Мисс Хоулик боролась с ним при помощи масел чабреца, шафрана и сандала и жесткой пемзы. Но главным ее оружием стали бесконечные ведра горячей воды. Наконец пальцы у Неверфелл совсем сморщились, а подошвы побелели. И когда от сырного запаха осталось лишь легкое воспоминание, учуять которое мог только самый чувствительный нос, мисс Хоулик послала служанку за некой мисс Метеллой.

Неверфелл хватило одного взгляда на мисс Метеллу, чтобы в страхе нырнуть поглубже в ванну, прячась под покровом мыльной пены. Мисс Метелла оказалась пожилой румяной женщиной со спокойным голосом, но все впечатление портили розовые повязки на глазах. На повязках синими нитками были вышиты глаза.

Неверфелл догадалась, что перед ней парфюмер, – их обычно ослепляли, когда принимали в ученики. Также Неверфелл знала, что парфюмеры не любят сыроделов, чья вонь оскорбляла их тонкое обоняние. Не способствовал дружбе и тот факт, что сыроделы обладали раздражающей привычкой улавливать запах Духов, применяемых втайне от остальных. Но у мисс Метеллы вид был до того благодушный, что Неверфелл отважилась высунуть нос из воды.

– Не бойся, дорогая, – улыбнулась парфюмер и капнула в воду что-то из пипетки. – Мы с тобой друзья Чилдерсинов, а значит, у нас нет причин враждовать.

Когда семь часов спустя Неверфелл посмотрела в зеркало, она увидела совсем другую девочку. Несколько минут она изумленно хлопала себя по бокам, как пытающийся согреться пингвин, желая убедиться, что это и в самом деле ее отражение. У новой Неверфелл были ниспадающие на плечи мягкие волосы цвета красного золота и простое зеленое платье с белой меховой опушкой на воротнике и рукавах. Пальцы так и чесались открутить вязаные шишечки с кружевных перчаток. На зеленых башмачках тоже белела опушка. А веснушчатое лицо светилось радостным изумлением.

Она принялась экспериментировать и растягивать щеки в разные стороны, заставляя лицо принимать разные выражения, но заметила, что за ней наблюдает Зуэль. К ее удивлению, племянница Максима Чилдерсина решительно подошла и захлопнула зеркало.

– Мисс Хоулик не должна была давать его тебе, – с плохо скрываемым раздражением сказала она. – Я с ней об этом поговорю.

– Что? Но почему? – Неверфелл оторопело уставилась на закрытое зеркало.

– Твое лицо испортится, если будешь так его разглядывать. Да и зачем тебе зеркало, ты ведь уже все видела. – Голос Зуэль снова стал уверенным и по-сестрински заботливым. Губы сложились в спокойную улыбку.

– Что случилось? Я сделала что-то не так?

Неверфелл чувствовала, как между ними невидимой бритвенно острой струной натянулось напряжение. Один неосторожный шаг, и струна разрежет ее пополам. И все равно Неверфелл не задумываясь кинулась бы вперед, только чтобы узнать, в чем причина внезапного охлаждения.

– Что ты сказала Следствию? – Лицо Зуэль было добрым, располагающим к доверию, но взгляд совершенно с ним не гармонировал. Она пытливо всматривалась в черты Неверфелл. – Дядя Максим говорит, что ты ничего им не сказала. Это ведь неправда?

– Нет! Я кое-что им сказала, чтобы объяснить, как я попала к мадам Аппелин, но про тебя ни разу не упомянула.

– Бессмыслица какая-то. – Зуэль меняла ласковую улыбку на выражение вежливой озабоченности и обратно, словно не знала, на каком Лице остановиться. – Разумеется, ты все им рассказала. С чего бы тебе молчать?

Неверфелл недоверчиво посмотрела на нее.

– Но ведь они посадили бы тебя в клетку, как меня! Я не могла этого допустить! Ты же всего-навсего хотела помочь. Ты мой друг!

Настала очередь Зуэль удивленно уставиться на Неверфелл. Во всяком случае, удивлялись ее глаза, остальное Лицо продолжало демонстрировать вежливую озабоченность. Потом она отвела взгляд, и с ее губ сорвался очаровательный смешок.

– Так и есть, – сказала она обычным голосом. – Я твой друг. И теперь я буду присматривать за тобой, Неверфелл. Дядя Максим попросил меня всему тебя обучить: как одеваться, что говорить, как вести себя в приличном обществе. У моего дяди на тебя большие планы.

Неверфелл воспрянула духом:

– Значит, все хорошо?

– Да, Неверфелл. Все хорошо.

Ну разумеется, все хорошо. Неверфелл зря волновалась, теперь она и сама ясно это видела. Она порывисто обняла Зуэль, и та не стала ее отталкивать. Правда, и ответила на ее объятия не сразу. И руки у нее были странно холодными.

Утренняя гостиная

Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.

Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.

– Ты еще не оделась! – ахнула она. – Разве будильник не разбудил тебя час назад?

Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.

– Неверфелл! Это ты разобрала часы?

– Я чинила их! – заикаясь, ответила Неверфелл. – Хотела сделать так, чтобы они били. Мне сказали, что все в этой комнате мое, и я решила, что никто не станет возражать, если я…