Страница 35 из 42
Я всегда недолюбливал тетю Липу, хотя она относилась ко мне, в общем, неплохо. Стойкая неприязнь возникла еще в детстве. Однажды пытался срезать кусок коры с толстенного ствола дерева, что росло в нашем дворе. Хотелось вырезать маленькую лодочку. Ее можно было бы пускать в плавание по бурным потокам, которые обычно текли вдоль дороги во время снеготаяния или после сильного дождя. Во дворе ребята играли в футбол. Неожиданно прямо над собой услышал глухой удар и звон разбитого стекла. Мимо меня пролетел отскочивший от ветки мяч, а землю у дерева присыпала куча стеклянных осколков. Подбежавший брат подхватил орудие преступления, и вся ватага футболистов опрометью бросилась со двора. А вдогонку из разбитого окна уже неслись громкие проклятия пострадавшей от их шалости тети Липы.
Я же, увлеченный своим занятием, очнулся лишь от боли. За ухо меня крепко держала свирепая тетя Липа:
– А ну кажи, хто цэ зробыв?! Ты всэ бачив! Кажи! Кажи! – кричала она дурным голосом на весь двор и крутила мое ухо так, что у меня что-то затрещало в голове, а из глаз сами собой полились слезы.
Не соображая ничего от боли, взмахнул рукой с ножом, пытаясь освободиться от ее клешни, зажавшей мое несчастное ухо.
– Ах ты, скаженный! Вбыты мэнэ хочешь! – заорала она и еще крепче сжала ухо и мою руку с ножом, но на помощь уже бежала мама.
Меня спасли, вырвав из рук озверевшей соседки. Когда страсти остыли, с тетей Липой договорились, что стекло ей вставят. Впрочем, это было справедливо, потому что, как оказалось, окно разбил мой брат. Вот только этого я не видел. Хотя, если бы видел, все равно ничего не сказал. Ябедничать в нашей детской среде считалось последним делом.
После экзекуции долго болело ухо, и раскалывалась голова. Тетя Липа, похоже, осознала, что понапрасну так обошлась со мной, и всячески пыталась загладить вину. Но я не простил ей той дикой выходки, и она надолго перестала для меня существовать. Я игнорировал все ее ласковые обращения ко мне, упорно делая вид, что рядом со мной никого нет.
Со временем эта старая одинокая женщина стала для меня, впрочем, как и для всех, чем-то вроде неотъемлемой принадлежности двора. Казалось, она находилась там постоянно. Ее зычный голос раздавался то в одном, то в другом уголке, а то и прямо из раскрытого окна ее квартиры на втором этаже. Иногда он доносился с прилегающих улиц, но так, что весь двор все слышал. Этот голос стал звуковым оформлением двора, его своеобразным фоном, без которого он стал бы чем-то другим.
Тетя Липа видела и замечала все, что происходило во дворе, была в курсе всех событий. Казалось, от ее бдительного ока не скрыться никому и нигде. А вся ее бурная деятельность сводилась к тому, что она пыталась установить свой порядок и образ жизни для всех без исключения обитателей. И она вмешивалась во все, даже в то, что не касалось ее никоим образом. С ней спорили, скандалили, но убедить ее в чем-то было невозможно. Мне кажется, в каждом дворе непременно найдется подобная особа. Во всяком случае, мне они всегда попадались.
В тот памятный день мы с братьями вернулись из деревни, где обычно проводили летние каникулы. Мы всегда возвращались изменившимися настолько, что нас с трудом узнавали соседи, или в шутку делали вид, что не узнавали. В деревне всё лето ходили босиком, целыми днями купались в наших небольших речушках, а в промежутках между купанием играли в песчаных дюнах, подступавших прямо к воде. Мы загорали до черноты, а наши густые, нестриженные все три месяца каникул волосы выгорали до цвета спелой соломы. К тому же за лето вырастали из одежды, в которой нас отправляли в деревню. А потому поводов к реакции соседей, типа «О-о-о! Братья Зарецкие. Вас не узнать», – было предостаточно.
То лето оказалось для нас непростым. Тогда бабушка основательно загрузила нас работой по двору, на огороде и в саду. Обычно ее выполнял дедушка, но он скоропостижно умер еще зимой. Мы с братом все понимали и не роптали, получив очередное задание на день. С непривычки было тяжело что-то копать, полоть и окучивать. И еще раз в неделю ездили в лес на заготовку дров, а потом часами их распиливали, кололи и складывали в сарайчик. После дождей, как правило, приходилось ремонтировать оба дома и все хозяйственные постройки. В большом доме мы разобрали старую русскую печь, очистили от глины и рассортировали все кирпичи, а потом помогли печнику соорудить взамен новую. Ремонт домашней утвари в основном делал я, имевший навыки работы с металлом и деревом.
Нам не терпелось поскорее выполнить бабушкины поручения и отправиться, наконец, на речку. Но вышло так, что целых два месяца из трех попадали туда лишь вечером, чтобы отмыться от степной пыли, рабочей грязи и, наконец, остыть от невыносимой дневной жары. Потому что днем работали в колхозе прицепщиками на тракторе дяди Васи, заработав тогда для бабушки положенный минимум трудодней. Словом, в то лето я изменился настолько, что выглядел старше своих пятнадцати лет.
Целый день приводил себя в порядок, а ближе к вечеру вышел во двор к лавочке, на которой, как обычно, сидели ребята нашего двора.
– О-о-о! Толик! Тебя не узнать, – совсем как утром соседи, встретили меня завсегдатаи нашей лавочки. Здесь уже расположился Вовка Бегун с гитарой, а рядом, прислонившись к низкому штакетнику, стоял Игорь Марковский по кличке Мыцек. Немного опередив меня, к ним подошли Ирочка Полянская и Наташа Корсунь, которую все звали, как и в детстве, Талочкой.
Ребята за лето совсем не изменились, а вот девочки заметно повзрослели, особенно Талочка. И теперь обе смущенно смотрели на меня, ожидая, очевидно, ответной реакции. Но, я так и не успел сказать ни слова, потому что откуда-то из-за огромного ствола тополя внезапно появилась тетя Липа:
– Толик! Та чи це ты?! – направилась она к нам, – Тэбэ не взнаты. Який парубок став. Вже, мабуть, невеста е, – рассыпалась она в своих неуместных, на мой взгляд, комплиментах.
– Тетя Липа, ты в своем репертуаре, – прервал ее монолог, зная, что он может затянуться надолго.
– В рэпэтуари, в рэпэтуари, – согласилась она, намереваясь продолжить свое выступление.
Случайный взгляд в глубину двора и я вмиг забыл о неприятной собеседнице и вообще обо всем на свете. В лучах заходящего солнца, скользнувших сквозь лабиринты старого города и внезапно осветивших вечно сумрачный уголок двора, не спеша, шла, словно плыла, редкой красоты и изящества молоденькая девушка. В прекрасной незнакомке неожиданно узнал Людочку, так чудесно изменившуюся за лето. Очарованный волшебным видением, лишь молча смотрел на мою прелестную подружку, не в силах оторвать восторженного взгляда.
– Людка! Куда спешишь? Иди к нам! Тут для тебя сюрприз! – вдруг окликнула ее одна из подружек. Людочка остановилась и посмотрела в нашу сторону. На мгновенье наши взгляды встретились. Девушка вспыхнула радостной улыбкой, но тут же отвела глаза и покраснела. «Ну, зачем они так? Только смутили», – мысленно возмутился я.
Поколебавшись секунду, Людочка решительно направилась к нам. Я по-прежнему молчал и лишь неотрывно, с восхищением смотрел на нее. Она, конечно, заметила и буквально засияла от ответных чувств. Улыбка не сходила с ее миленького личика. Снова и снова мы встречались с ней взглядами, от которых вдруг чаще забилось сердце, и кровь прилила к щекам.
Я вдруг отчетливо понял, что такое счастье. Ведь впервые в жизни оно само улыбалось мне счастливой улыбкой моей красавицы-подружки. И я уже не замечал ничего вокруг, кроме ее дивных теплых глаз, чудесной улыбки и еще чего-то яркого и светлого, плывущего ко мне из вечерних сумерек, словно сошедшее на землю маленькое белое облачко с просветами голубого неба.
А то бестелесное облачко вдруг так очевидно выдало слившуюся с ним воедино живую плоть – прекрасную девичью фигурку, таинственную прелесть которой не скрыть никакими одеждами.