Страница 8 из 10
Анюта всхлипнула, сердито отерла глаза и вернулась в комнату. Подошла к окну и, сдвинув тяжелые портьеры, убедилась, что рамы оконные держатся на честном слове. Дернула их раз, другой, посильнее, еще сильнее – они и распахнулись. Высунулась – оказывается, окошко глядело в сад. Поодаль, за кустами смородины, забор, а в нем вроде бы калиточка виднеется. Хорошо бы она оказалась столь же хлипкой, как и рамы. Ну а нет… придется через забор лезть.
Анюта хотела было помолиться, попросить у Господа помощи, да вспомнила, что он от нее отступился, не захотел в обитель принять, и решила полагаться только на себя, по пословице – на Бога надейся, а сам не плошай. И, неуклюже подбирая юбки, кое-как перевалилась через подоконник. Упала на землю, спешно поднялась и, пригибаясь, побежала через кусты к калитке. Смородиновые ветки цеплялись за юбки и осыпали Анюту спелой душистой ягодой. Как-то вдруг она вспомнила, что нынче с утра у нее маковой росинки во рту не было, и голод на миг заглушил все остальные чувства. Девушка принялась проворно обирать ягоду и торопливо жевать. Смородина была перезрелая, чуточку пыльная и сладкая до невозможности. Остро вспомнилось Анюте, как она каждый год в это же время собирала смородину с тетушкой, чтобы потом сварить на меду… Слезы так и хлынули, и более съесть ни ягодки она не могла. Да и ладно, чего тут больно разъедаться-то, бежать пора, не ровен час хватятся ее эти… баба с голыми грудями, да разлохмаченный мужик, да иже с ними – слышала ведь Анюта голоса еще многих мужчин, пьяно хохочущих за стеной. А может быть, это приют разврата, о котором порою нравоучительно говорила тетушка, вызывая у Анюты дрожь ужаса? Приют разврата, пристанище блудниц?! Наверное… Бежать, да поскорей!
Калитка оказалась чуть прижата щеколдою, и Анюта выскочила на пыльную узкую улочку. Справа оказался тупик в виде лабаза, ну, значит, влево. Повернула за угол высокого забора – да и ахнула, оказавшись на широкой мостовой, по которой в обе стороны грохотали возы да кареты. А народу, народищу-то! Даже голова закружилась у злосчастной провинциалки. Куда теперь? Где Волга? Не спросишь ведь у первого встречного, куда, мол, бежать, коли топиться приспичило. Ах, вспомнила! Совсем недалеко от реки видела Анюта разноцветные купола несказанно прекрасной церкви, и кучер на ее восхищенный вскрик ответил: это, мол, церковь Рождества Христова.
Анюта огляделась по сторонам – у кого бы дорогу спросить. Мимо шли все больше мужчины, причем самого простого и грубого вида. С такими говорить невместно барышне, обращаться если к незнакомым, то лучше всего к даме. Но дам вблизи не просматривалось, одни бабы. Ну что ж, как говаривал господин учитель математики, большой любитель поиграть в макао[2]: «Коли больше не с чего, так с пик!» Нету дам, значит, придется обращаться к бабам.
В эту минуту Анюта очень кстати увидела бабу, принакрытую большим пестрядинным платком, в очипочке на голове – концы торчали смешными рожками.
– Извините, сударыня, – как можно более вежливо начала Анюта, – дозвольте спросить…
Баба стала столбом и выкатила глаза. О господи, не зря тетушка говорила, что излишняя любезность к простым так же вредна, как заносчивость с равными себе!
– Милая, скажи-ка мне, как к Рождественскому храму пройти? – покровительственным, небрежным тоном спросила Анюта, и у бабы глаза несколько поубавились в размерах.
– Так вы, барышня, ножки натрудите ходимши, – ответила она. – Далеко больно церква-то. Возьмите ваньку…
– Я сама знаю, что мне делать, – отмахнулась Анюта, призывая на помощь всю свою заносчивость. – Ты мне не советуй всякую ерунду. Ты скажи, как к церкви Рождественской попасть, да поскорей!
– А вы, барышня, знать, не нашенская? – вдруг разулыбалась баба. – Тутошние господа к Рождественке обе дороги знают: и по тропочкам, через овраги, и улицами. Вам которую указать?
– Которую хочешь, ту и укажи, – нетерпеливо сказала Анюта. – Лишь бы поскорей!
– Ну, тропочками побыстрей дойдете, – задумчиво произнесла баба, оказавшаяся, по всему, философкою, – да ведь там после дождей увязнуть можно. А улицами хоть и дольше, зато ног не замараете.
– О боже ты мой! – в сердцах воскликнула Анюта, аж притопывая от нетерпения, так хотелось поскорей развязаться с этим мучением, именуемым жизнью. – Ну, сказывай, как идти улицами!
– Ну, перво-наперво, выйдете на Варварку, потом на Благовещенскую площадь, потом обочь кремля по Елоховскому съезду внизу, а там по Рождественской налево – и купола завиднеются, на них и идите.
– На Варварку… на Благовещенскую… вниз мимо кремля… – повторила Анюта, запоминая. – А Варварка эта в какой стороне? До нее как добраться?
– Вы вот что, барыня, вы этак-то заблудитесь как пить дать, – всполошилась баба, и глаза ее приняли хитрое выражение. – Сем-ка я вас провожу? До самой Рождественки-матушки доведу, а вы мне… от щедрот ваших… детишкам на молочишко… сами знаете, городская жизнь со дня на день дорожает, с народишка не копейку, а грош тянет!
Может быть, Анюта приняла бы ее предложение, кабы был у нее тот грош или хотя бы малая полушка.
– Сама дойду как-нибудь, – отвела она глаза. – Значит, на Варварку вон туда? Ну, спаси Христос.
– И тебя, матушка! – довольно вызывающим тоном ответила баба, мигом прекращая «выкать» и принимая недовольный вид: наверное, ждала более вещественной благодарности, а не получив ее, обиделась. – Скатертью дорожка!
Конечно, окажись на Анютином месте тетушка Марья Ивановна, она б не спустила бабе дерзости, потому что пребывала в твердом убеждении, что простонародье надобно держать в ежовых рукавицах и не попустительствовать ему, не то дождаться можно нового Пугачева. Но в том-то и дело, что покойница Марья Ивановна никак не могла на Анютином месте оказаться…
При воспоминании о тетушке, ласковой, строгой, заботливой, ветру на Анюту не дававшей дунуть, у девушки слезы прихлынули к глазам от жалости к себе, от осознания полной своей ненужности хоть кому-то на всем этом свете.
«Ладно, уж недолго осталось», – подумала она, смахивая слезы, и ускорила было шаги, как вдруг позади раздался истошный вопль:
– Держи ее! Лови!
Анюта обернулась – да так и обмерла: из проулка выбежала целая орава людей. Предводительствовала ими та самая, нарумяненная, с вороными волосами и голыми плечами. Значит, она не во сне привиделась, а в самом деле перешла Анютину дорогу! Чуть позади семенила распатланная, виденная Анютой в коридоре странного и пугающего дома. Груди свои непристойные она малость прикрыла, но все равно вид имела ужасный. Окружала этих особ толпа мужчин, почти все в штатском, но мелькали и один-два мундира. И все показывали пальцами на Анюту и кричали:
– Да вот она! Держи ее!
Погоня! За ней! Обитатели и насельники ужасного дома решили настигнуть Анюту и вернуть ее к себе, в блудилище!
Девушка панически оглянулась, не ведая, как быть, что делать. Шмыгнуть бы в какой-нибудь проходной двор, преследователи не дознаются, что она побежит на Варварку… И в тот же миг она поняла, что улизнуть не удастся: баба, у которой она спрашивала дорогу, вдруг завопила голосом, который мог бы составить достойную компанию трубам Иерихона:
– Вон она! Туда побегла! Держи воровку!
С чего она взяла, что Анюта воровка?! Неужто из мести, что мзды не дождалась?
Так или иначе Анюта увидела, что вся компания повернулась к ней, словно некое многоглавое чудовище, и в один голос крикнула:
– Вот она! Держи ее!
Анюта ринулась вперед.
– Да что за дура! – возмущенно воскликнул кто-то из преследователей. – Гоняйся тут за ней! Этак мы в театр на представление опоздаем!
Анюта повернула за угол, за другой… топот преследователей не отставал. Она уже не понимала, куда бежит, где Варварка, да сие и неважно было, главное – от погони отвязаться. Еще один угол… проходной двор! Впереди маячит подворотня! Туда? Но преследователи и в ту подворотню за ней увяжутся. Надо где-то затаиться, где-то здесь, во дворе! А что это там за бочками с дождевой водой виднеется? Щель в заборе? Скорей туда! Может быть, удастся протиснуться?
2
Старинная карточная игра.