Страница 41 из 61
Я замолчал. Я жестоко жалел, что пришел сюда, но было поздно. Мне все же следовало придерживаться своего жизненного правила ни во что не вмешиваться, ждать и смотреть. Я никогда не должен был использовать гадкий арсенал Джорджа. Но я это сделал. Я был здесь. Я принял решение, и я действовал. То, для чего я пришел сюда… должно быть сделано.
Я собирался причинить боль. Намеренно ранить. Пойти против инстинкта сочувствия, которым я был обязан Саманте, Чарли, Маргарет и Биллу. Стать злодеем с жестоким топором – этой фотопленкой.
– Начинайте же, Нор, – ободрил меня ничего не подозревающий лорд Уайт.
С нехорошим чувством я открыл большой конверт, который принес с собой. Я вынул первую из трех фотографий любовников и положил ему в протянутую руку. И хотя я считал, что он глупо вел себя с Даной ден Релган, мне было глубоко жаль его.
Первой его реакцией был гнев. Как я осмелился, сказал он, вскочив и дрожа от ярости, как осмелился я принести ему такую мерзость?
«С чрезвычайным трудом», – подумал я. Но он не оценил бы этого. Я вынул из конверта вторую и третью фотографии и положил их лицом вниз на подлокотник моего кресла.
– Как вы увидите, – хрипло проговорил я, – остальные еще хуже.
Я подумал, что ему немалого мужества стоило взять две остальные фотографии. Он рассмотрел их в молчаливом отчаянии и медленно опустился в кресло.
Его лицо было полно муки. Недоверия. Ужаса.
Человеком, занимавшимся любовью с Даной, был Ивор ден Релган.
– Говорят, – сказал лорд Уайт, – что можно подделать какие угодно фотографии. – Голос его дрожал. – Камера лжет.
– Не эта, – с горечью сказал я.
– Не может быть.
Я вынул из конверта фотокопию письма Джорджа Миллеса и протянул ему. Лорду Уайту было трудно заставить себя прочесть его, так он был потрясен.
Письмо, которое я знал наизусть, гласило:
«Уважаемый Ивор ден Релган,
Я уверен, что вас заинтересуют приложенные фотографии, которые я с удовольствием сделал несколько дней назад в Сен-Тропезе.
Как вы сможете увидеть, на них вы в компрометирующей позе с юной леди, которая известна как ваша дочь. (Весьма неразумно было заниматься такими вещами на балконе отеля, не будучи уверенным, что никто не видит вас в телеобъектив.)
Тут могут быть два предположения.
Первое. Дана ден Релган – ваша дочь, в таком случае это инцест.
Второе. Дана ден Релган НЕ ваша дочь. Почему же вы в таком случае делаете вид, что она все же таковой является? Может, вы собираетесь обольстить определенного члена Жокейского клуба? Надеетесь вступить в Клуб и на прочие поблажки?
Я, конечно, мог бы отослать эти фотографии упомянутому лорду. Вскоре я позвоню вам с альтернативным предложением.
Искренне ваш
Лорд Уайт постарел на глазах. То сияние, которым одарила его влюбленность, угасло и затаилось серым налетом в морщинках. Я отвернулся. Я смотрел на свои ноги, на руки, на тщедушные розовые кусты за окном. На все, что угодно, только не на этого раздавленного человека.
После долгого молчания он сказал:
– Откуда вы их взяли?
– Сын Джорджа Миллеса отдал мне коробку с некоторыми вещами своего отца после его смерти. Там были эти фотографии.
Снова мучительное молчание.
– Зачем вы принесли их мне? Чтобы… унизить меня?
Я сглотнул комок и сказал, как мог, спокойно:
– Может, вы и не замечаете, сэр, но люди обеспокоены тем, какую власть в последнее время получил Ивор ден Релган.
Он еле заметно вздрогнул при этом имени, однако поднял голубые глаза и испытующе смерил меня долгим недружелюбным взглядом.
– И вы решили сами попробовать прекратить это?
– Сэр… да.
С мрачным видом, словно пытался найти в гневе убежище, он властно сказал:
– Это не ваше дело, Нор.
Я не сразу ответил. Мне и так великих трудов составило убедить себя в том, что это мое дело. Но в конце концов я робко сказал:
– Сэр, если вы в душе уверены, что внезапное восхождение Ивора ден Релгана к неслыханным высотам власти не имеет ничего общего с вашей привязанностью к Дане ден Релган, то я покорнейше прошу меня простить.
Он просто смотрел на меня.
Я снова заговорил:
– Если вы действительно верите в то, что скачки получат выгоду от платных управителей Ивора ден Релгана, то…
– Пожалуйста, уходите, – жестко сказал он.
– Да, сэр.
Я встал и направился к двери, но уже на пороге он остановил меня:
– Подождите, Нор. Я… должен подумать.
Я нерешительно обернулся.
– Сэр, – сказал я, – вас так уважают… так любят… все любят. Нерадостно на все это смотреть.
– Не будете ли вы так любезны вернуться и сесть? – Голос его все еще был суровым и обвиняющим. Все еще колючим.
Я снова сел в кресло, а он подошел к окну и встал ко мне спиной, глядя на мертвые розы.
Он довольно долго размышлял. Мне в такой ситуации тоже пришлось бы подумать. Когда он заговорил, голос его совершенно изменился и по тону, и по глубине – он не дрожал, в нем не было ярости. Он говорил как обычно. Но – не поворачиваясь ко мне.
– Сколько народу, – спросил он, – видели эти снимки?
– Я не знаю, скольким показывал их Джордж Миллес, – сказал я. – Что до меня, то их видел только один мой друг. Он был у меня, когда я нашел эти снимки. Но он не знает ден Релганов. Он нечасто бывает на скачках.
– Значит, вы ни с кем не советовались, когда пришли сюда?
– Нет, сэр.
Еще одно долгое молчание. Однако я умел ждать. В доме было очень тихо. Словно бы он затаил дыхание, как и я. Бред.
– Вы собираетесь, – спросил он, – отпускать по этому поводу шуточки на скачках?
– Нет! – в ужасе ответил я. – Нет.
– Может… – Он осекся, но затем продолжил: – Может, вы ждете какого-нибудь вознаграждения… услуги… или наличными… за молчание?
Я встал, словно он ударил меня, а не сделал свой словесный выпад с шести шагов, не оборачиваясь ко мне.
– Нет, – сказал я. – Я не Джордж Миллес. Я думаю… думаю, мне пора.
И я пошел прочь – из комнаты, из дома, из этого заросшего сорняками имения, подгоняемый жестоко раненным самолюбием.
В среду ничего особенного не произошло. Даже меньше, чем я ожидал, – когда я отправлялся скакать в первом заезде, я узнал, что Корал-Кей сегодня в Кемптоне выступать не будет.
– Чертова скотина сегодня ночью долбанулась в своем стойле, – сказал Гарольд. – Я проснулся и услышал, как она бьется. Хрен ее знает, сколько она там провалялась, она была уже полудохлой. Виктора это не обрадует.
Когда плата за заезд ушла меж пальцев, нечего тратить деньги на бензин и ехать глазеть на скачки. Потому я остался дома и распечатал фотографии Лэнса Киншипа.
В четверг я отправился в Кемптон, чтобы участвовать в единственном заезде, думая, что в смысле заработков эта неделя уж очень тощая, но почти сразу, как только я вошел в ворота, в меня вцепился какой-то разъяренный коротышка, который сказал мне, что меня ищет его владелец, и если мне нужны заезды, то мне стоит побыстрее шевелить задницей.
Я и пошевелил, и получил заезд прежде, чем тот владелец тренера успел подумать, что я приехал не вовремя и передать заезды кому-нибудь еще.
– Как досадно, – пыхтел он, словно задыхаясь, хотя я понимал, что он спокойно стоял и ждал меня тут минут пятнадцать. – Мой жокей вчера сказал, что никаких последствий падения не чувствует. А сегодня утром нахально звонит мне и сообщает, что подхватил грипп.
– Ну… что же, – я подавил смех. – Не думаю, что он может тут что-нибудь сделать.
– Очень опрометчиво.
У его лошадей легкие оказались получше, чем у хозяина, но тем не менее великих подвигов от них ждать не приходилось. Я пришел на одной из таких третьим из шести и полетел со второй за два препятствия до финиша. Малость ушибся, но ничего не повредил, лошадь тоже.
Третья лошадь, на которой я сначала и должен был скакать, была ненамного лучше – неуклюжее недоученное лошадиное отродье с брюхом под стать способностям. Я осторожно повел ее в заезде для новичков, стараясь походя научить прыгать, но благодарности от тренера не получил. Он сказал мне, что я скакал недостаточно быстро, чтобы разогреть ее.