Встреча по-английски

Слова про странности, равно как и необычное для Михалыча волнение Маша в своем странном, влюбленном состоянии тоже пропустила мимо ушей, хотя и не надо было. Обычно чуткая к настроению близких ей людей, сегодня она пребывала в какой-то полуглухоте и полуслепоте. Казалось, все краски окружающего ее мира немного размыты, звуки приглушены. Она любила Михалыча и ценила его доброе отношение к ней, но сейчас, когда оладьи были съедены, ей все больше хотелось, чтобы он ушел, а она смогла вернуться в мир своих грез. Он заметил ее нетерпение, как всегда замечал все, касавшееся ее.

– Пойду я, Машута. – Он встал с табуретки, вышел в прихожую и, насупившись, принялся надевать ботинки. – В ночь мне сегодня. Завтра вечером отсыпаться буду, а потом, глядишь, и забегу. Ты тут не вляпайся ни в какие неприятности, пожалуйста. А то станется с тебя. Мне их пока разгребать некогда. Со своими бы разобраться.

Он поцеловал ее в щеку, неловко, как клюнул, и ушел.

«Неприятности? Какие еще у Михалыча могут быть неприятности, – мимолетно подумала Маша. – Он же удивительно правильный человек. До того правильный, что прямо скучный. Именно из-за этого мама и не смогла с ним быть. Впрочем, он и сам это понимает».

Мелькнувшая было мысль позвонить и выспросить все хорошенько уютно улеглась где-то в закоулках сознания. Маша вернулась в кухню, критически осмотрела заставленный посудой стол, быстро сложила все в раковину, залила водой и, заглушая голос совести, метнулась к дивану, чтобы посмотреть наконец-то кино, к которому так рвалась ее тоскующая душа.

Оставшиеся дни отпуска пролетели незаметно. Маша, конечно, скрепя сердце съездила к маме, отвезла продукты и выслушала порцию критики в свой адрес. В частности, узнала, что похудела и подурнела за время «болезни» еще больше, так что ее врожденная неказистость теперь выглядела просто устрашающе.

– Нет, я, конечно, не рвусь становиться бабушкой, я еще для этого слишком молода, – рассуждала мама, красиво держа сигариллу в своих тонких, длинных, совсем не старческих пальцах. – Но твои шансы выйти замуж тают просто на глазах, Мария. А женщина не может жить одна, конечно, если она настоящая женщина. Впрочем, – мама снова скептически осмотрела Машу с головы до ног, – впрочем, куда тебе понять, о чем я.

После разговоров с мамой у Маши всегда появлялась оскомина, как будто она съела лимон целиком, с кожурой, мякотью и без сахара. Сводило рот, щипало щеки изнутри, горело в желудке, в котором плескалась кислота отчаяния.

Лавра всегда твердила, что Маша – молодец и редкая умница, что ее решения нестандартны, идеи оригинальны, а организаторский талант достоин высшей оценки. Лиля искренне считала, что ее подруга – красавица с тонкими чертами лица, прозрачной белой кожей и огромными оленьими глазами. Просто эту ее красоту, неброскую и неяркую, чуть приглушенную способен оценить лишь тонкий ценитель прекрасного. Разглядеть, проникнуться и больше никуда от себя не отпустить.

Маше очень хотелось бы верить Лавре и Лиле, но в негласном споре всегда побеждала мама, утверждавшая, что Маша – дурнушка и бледная немочь, неспособная привлечь мужчину отсутствием внутреннего огня. Никакого огня Маша внутри себя действительно не ощущала, только холодное вежливое равнодушие ко всему, что не входило в сферу ее интересов. Мужчины точно не входили. Они были предсказуемы, скучны, ленивы, не любопытны и неспособны не то что на преодоление себя, а даже на малейший выход из зоны комфорта.

Мужья Машиных знакомых старательно наращивали пузо, по вечерам лежали на диване с бутылкой пива в руке и в вытянутых на коленках спортивных штанах и тупо пялились в телевизор. Они не водили сыновей на хоккей, не обсуждали последние литературные новинки, не смотрели громких премьер и даже не выпиливали лобзиком. От такой семейной жизни Маша завыла бы на вторую неделю, а потому обычно и не переживала, что семейной жизни у нее не было. Вот только если бы у нее мог быть ребенок…

Но ребенка не было тоже, поэтому Маша учила английский язык, досматривала фильмографию Джуда Лоу и с тоской думала о том, что через четыре дня нужно будет все-таки выходить на работу. Через три. Через два.

В воскресенье утром, впрочем, произошло событие, которое вырвало ее из морока последних недель. Маша сидела за компьютером и учила английский, когда позвонила Лиля. С последнего своего разговора подруги больше так и не созванивались, и сейчас Маше стало на мгновение стыдно.

– Привет, Лилька, – бодро сказала она в трубку. – У меня все хорошо, вот те крест. Отпуск закончился, завтра на работу, можешь сказать Лавре, что я готова к труду и обороне.

– Рада за тебя, но Лавре скажешь сама, – засмеялась Лиля. – Я вообще-то тебе с новостью звоню.

– С новостью? – не поняла Маша. – С какой новостью? На работу не надо?

– Да, Листопад, с тобой точно что-то происходит, – голос Лили, впрочем, не звучал озабоченным. Он был радостным и усталым одновременно. – Никогда ты не была такой эгоцентричной. Балда, я тебе со своей новостью звоню, а не с твоей. Родила я.

– Лилька, – Маша даже задохнулась от охвативших ее эмоций. – Я, правда, балда какая-то. Здорово как. Когда ты родила? И кого? Мальчика?

– Родила я два часа назад. Сережка, мама и Валерия Сергеевна, конечно, в курсе, но после них сразу тебе звоню. Поняла, неблагодарная? А родила я девочку. Девочку, представляешь?

Маша очень даже представляла. В семье ее подруги уже и так было три мальчика: Гришка, сын Лили от первого брака, Степа, сын ее нынешнего мужа Сергея Лаврова, и Матвей, которого они с Лавровым взяли из детского дома полтора года назад[1]. Так что все в семье, включая мальчишек, конечно, хотели девочку, вот только УЗИ почему-то уверяло, что будет мальчик.

– Лилька, как же я за тебя рада, – искренне сказала Лиля. – За всех вас рада. Тебя проведать-то можно?

– Не морочь мне голову, Листопад. Чего меня проведывать? Я ж рожавшая, а не больная. Ребенок здоровенький, девять баллов по шкале Апгар. У меня тоже все в порядке, так что сказали, через четыре дня выпишут. Вот тогда в гости и приедешь.

За окном впервые за долгое время вышло солнце. Зимнее, холодное, чуть тусклое, оно пускало солнечных зайчиков, отскакивающих от экрана ноутбука, за которым сидела Маша, норовило заскочить в глаз. Закончив разговор с подругой, Маша следила за траекторией движения этих зайчиков и тоже впервые за долгое время улыбалась. Пусть она неудалая и несчастливая, зато у Лильки вон как все хорошо. Девочка!

Она зажмурилась, подставляя лицо солнечным лучам и думая о том, что жизнь все-таки очень хорошая штука. Снова зазвонил телефон, и Маша, не открывая глаз, провела пальцем по экрану, отвечая на звонок:

– Да, Лиль, тебе все-таки что-нибудь надо?

– Excuse me, – пробормотал голос в трубке. Вовсе не Лилин, а мужской, смутно знакомый. – Это Дэниел Аттвуд. Помните, несколько дней назад вы дали мне свой телефон?

– Оооо, – пробормотала изумленная Маша. – Дэниел Аттвуд. Да, конечно, я помню. Здравствуйте. Вам снова нужна помощь?

– Помощь? – В его речи проскользнули непонимающие нотки. – А, помощь! Можно и так сказать. Насколько я понимаю, у вас сегодня выходной. И у меня тоже выходной. Можете ли вы показать мне ваш город? И поговорить об английской литературе, конечно, тоже.

Выползать из дома в последний выходной не хотелось, но Маша строгим внутренним голосом напомнила себе, что ей необходима разговорная практика. Она даже и мечтать не могла о возможности разговаривать с носителем языка, а тут на тебе, пожалуйста. Этот самый Аттвуд свалился ей практически под ноги, и она будет последней дурой, если не использует этот шанс, дарованный ей Вселенной.

Мысль о том, что Вселенная неожиданно откликнулась на ее нужды и чаяния и послала именно то, в чем она сейчас нуждалась, настолько потрясла Машу, что она даже на мгновение выпала из разговора.

1

Роман Людмилы Мартовой «Под тонким флером вечности».