Элита

– Пожалуйста, не называй при мне фамилию Егорьевского губернатора, она вызывает во мне ярость.

– Понимаю. Это как во мне – китайские имена, – усмехнулся Ильин.

Курехину стало ясно, что китайцы сильно вредили бизнесу Ильина:

– А в Дальнеморске на русском еще говорят?

– Только в диаспоре.

Стюард принес жареного поросенка, лососину, зелень, и друзья принялись за еду. Жирную пищу пришлось основательно запивать гавайским ромом.

После ужина поехали в гостиницу. По пути решили взглянуть на особняк, арендованный Дымовым, и велели водителю проехать по проспекту Науки.

У особняка творилось что-то непонятное. При свете прожекторов одна группа рабочих сгружала с грузовиков секции металлических стоек, обвитых кованными ажурными виноградными гроздьями, другая рыла узкую траншею впритык к только сегодня уложенному поребрику. Звенело железо, звучал многоэтажный мат. Безобразие, нарушавшее общественный покой и сон горожан, возмутило Курехина.

– Ты только посмотри, что эти твари вытворяют!.. – Курехин стал лихорадочно искать ручку двери, чтобы выйти, но не нашел и в ярости стукнул по борту машины.

– Твари и должны вытворять, – сказал Ильин. – Сиди, я выясню.

Ильин вышел из машины и отправился на поиски прораба. Прораб Семенов стоял возле грузовиков и пересчитывал стойки.

– Что строим? – спросил Ильин.

Семенов хотел послать качающегося гражданина на три буквы, но, оценив костюм, понял, что перед ним какой-то начальник. Предпочел не искать на свою голову приключений.

– Минутку, я только досчитаю, – сказал он. Досчитал, записал что-то в блокнот и повернулся к Ильину: – Забор строим. Вот двух трехметровых секций не хватает. Всё воруют, мерзавцы. Цена одной секции восемь тысяч, а эти елдоны здиздят и сдают в утиль как металлический лом.

«Странный строитель» подумал Ильин. – «Не матерится, говорит по-человечески». А вслух спросил:

– И как же вы теперь без секций?

– Дерьма пирога! – Прораб излучал оптимизм. – Сколотим две секции из досок, покрасим под цвет металла и поставим с краев по торцам забора. С улицы видно не будет.

– Разумно, – согласился Ильин.

Прораб достал из нагрудного кармана пиджака визитку и протянул её Ильину:

– Обращайтесь, если что понадобится по строительству. Работаем быстро, качественно, и по сходной цене.

– Обращусь, если что, – пообещал Ильин и вернулся к машине.

Курехин ждал его с нетерпением.

– Забор строят, – сказал Ильин.

– Без согласования со мной?! – вскричал Курехин.

– Береги нервы, – посоветовал Ильин. – Утро мудренее. Что-нибудь придумаем.

Губернатор вверил решение проблемы советнику, – для того он и нужен! – откинулся на сидении и мгновенно захрапел.

3

С утра губернатор Егорьевской области Дымов был в отличнейшем настроении. Он стоял на тротуаре возле своей резиденции и улыбался. И были тому основания: хор, организованный им из чиновников администрации, провел отличную утреннюю распевку; кованый забор вокруг особняка рос прямо на глазах.

К нему подошел начальник охраны Вольский и доложил:

– Машина подана.

Дымов направлялся в Болотов Егорьевской области на открытие памятника Добрыне Никитичу. Кто такой Добрыня Дымов помнил смутно и потому попросил подготовить ему справку. Справку подготовили в музее истории и этнографии.

Машина губернатора Егорьевской губернии и машина охраны выехали за пределы Санкт-Романовска. Дымов достал справку музея и стал читать.

Согласно изысканиям сотрудника музея, доктора исторических наук Бухарева, Добрыня родился около 950 года н. э. Точное место рождения неизвестно. До ухода в дружину киевского князя Владимира жил в селе Будятичи, переименованном в 17-ом веке в село Болотово (ныне город Болотов). С 970-го года н. э. был воеводой дружины князя. Во главе дружины принимал активное участие в крещении Руси. Облик Добрыни зафиксирован художником Васнецовым в картине «Три богатыря», на которой изображены Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич на охране границ Отечества. Поскольку Илья Муромец родился в 12-ом веке, смело можно утверждать, что Добрыня обладал недюжинным здоровьем и прожил долгую (более двухсот лет) жизнь. Что роднит его с библейскими героями.

– Значит, у нас в области жил былинный герой, – задумчиво произнес Дымов, дочитав справку.

– Если верить справке, – сказал Вольский.

– Непременно надо верить. Под былинного героя можно получить дополнительное финансирование.

Весь остальной путь до Болотова Дымов продумывал поздравительную речь.

Сто двадцать километров проехали за два часа. Могли доехать быстрее, но водитель берег «Лексус» и постоянно притормаживал, объезжая дорожные ямы и ухабы. На въезде в город висел поржавевший указатель «Болотов». Последняя буква в слове была закрашена.

– Видишь, тут хулиганьё водится. – Дымов указал Вольскому на указатель.

– С нами четыре человека охраны, с хулиганьем справимся, – сказал Вольский.

На пороге гостиницы Дымова встречали мэр и спикер городского совета. Они проводили его в губернаторский номер.

– Сейчас отдохните с дороги, – предложил мэр. – Торжественный митинг и открытие памятника в семнадцать ноль-ноль.

– Жду с нетерпением, – сказал Дымов.

Жители города тоже с нетерпение ждали открытия памятника, ибо он был построен на их кровные деньги. Поэтому атмосфера в городе была немного тревожной. Тревожился и создатель памятника, скульптор Халов, опасавшийся, что народу не понравится его творчество. Но больше всех тревожился экскурсовод Игнатий Коржиков. Два года назад, он, озабоченный отсутствием туристов, предложил мэрии поставить памятник национальному герою:

– Памятник внушит горожанам чувство гордости за свой город и привлечет туристов, – увещевал он мэра.

Идею мэр поддержал, но денег не выделил:

– Я всей душой с вами. Но чувство – понятие идеалистическое, а деньги – предмет материальный, физически ощущаемый. У мэрии нет средств даже на ремонт канализации. А из неё по городу поганый дух прет, – сказал мэр.

– Ну и пусть прет, мы принюхались.

Но мэра ответ Коржикова не убедил.

– Хотите памятник – обратитесь за вспомоществованием к населению, – посоветовал он.

Коржиков на протяжении двух лет вымогал у населения деньги, убеждая горожан в том, что они любят свой город, и их рубли пойдут на украшение городского пейзажа. Горожане соглашались с тем, что они любят свой город и, глухо ворча, сбрасывались.

Сизифов труд Коржикова по сбору денег у населения был успешно завершен; детище Халова воплотилось в камне.

Пятиметровый памятник спокойно стоял на площади перед гостиницей, укрытый большим белым холстом и обвязанный георгиевской лентой. Рядом возвышался помост. Чуть поодаль настраивал инструменты духовой оркестр.

– Позвони к нам в секретариат, узнай фамилию мэра, у них где-то должно быть записано, – велел Дымов Вольскому, когда мэр и председатель покинули номер. – Неудобно называть его просто мэр.

Вольский позвонил в администрацию, выслушал ответ и сообщил Дымову, что мэра зовут Витольд Витольдович Крыжыжановский.

– Язык, блин, сломаешь, – сказал Дымов.

– Поляки всегда вредят нам, чем могут. У него вон весь город дерьмом воняет, – заявил Вольский.

– Ну-ну, не перебарщивай, не ищи врагов, – оборвал его губернатор. – Ты считаешь, что сельская местность должна пахнуть французскими духами?

К пяти часам на площади стали собираться горожане. Солнечный день как нельзя лучше подходил народному празднику. Воздушные шары, флаги и цветы украшали окна ближайших домов. Оркестр играл попурри из оперетт Штрауса. Полицейский автобус и карета скорой помощи для поддержания порядка и здоровья граждан стояли на краю площади.

Горожан собралось много. Люди теснились поближе к трибуне. Коржиков стоял в первом ряду с выражением римского патриция, получившего от императора чашу с ядом. Дымов спустился из номера и затесался в толпе. Четыре охранника заняли позиции вокруг губернатора. Вольский бдительно осматривал толпу.