Могильщик. Не люди

- Я не стал бы никого убивать, если бы вы дали мне спокойно пограбить на могильнике и уйти. Я не стал бы никого бить, если бы вы не устроили на меня охоту. – Чужак склонился над Хаслом, и в каждом его движении чувствовалась угроза. Говорил он нехотя, выдавливая из себя слова, и от этого Хаслу становилось не по себе ещё больше. – Я мог бы перебить половину вашего отряда, но, скорее всего, лёг бы в поле сам. Вместо этого я забрал тебя, чтобы поговорить. Ты будешь моим посланцем. Так сказать, моей доброй волей, доказательством того, что я просто хочу отсюда уйти. Ты, живой и здоровый, сходишь к своим друзьям и скажешь, что я не хотел никого убивать, вы сами вынудили меня. Передашь, что я просто смотаю удочки, и тогда больше никто от моей руки не пострадает. В противном случае я постараюсь прорваться с боем, а это, поверь, будет стоить парочки жизней – вояки из вас хреновые. Всё запомнил?

Хасл закивал. Пришелец выпрямился, шумно втянул ноздрями влажный воздух и выругался.

- Туман воняет, - сказал он, - каким-то магическим дерьмом. А если надеть перчатки, я вижу всполохи энергии. Здесь вообще безопасно?

Молодой охотник нервно хихикнул.

- Серый Зверь убивает каждого, к кому прикоснётся.

Громила выгнул правую бровь.

- А я-то думаю, почему твои дружки решили тебя бросить. Выглядите вы как редкие задохлики, и я решил, что у них просто кончились силы для погони. Выходит же, что они испугались этого тумана. Значит, все умирают, стоит им сунуться сюда? Но мы-то с тобой живы.

- Наверное, Друг явил чудо, - пробормотал Хасл. – Другого объяснения у меня нет. Я видел, как у одного человека, настигнутого Серым Зверем во время бури, выпали глаза, а из ушей и носа потекла кровь. Он умер на месте, и, говорят, так случалось с каждым.

Чужак потёр подбородок, и Хасл как будто даже услышал, как чёрная перчатка скребёт по лицу. Охотник чувствовал напряжение какой-то злой энергии, ему показалось, что сейчас с лица чёрного начнёт сходить кожа. Но этого не случилось, вообще ничего не произошло, будто это была обычная перчатка, а не нечто омерзительно-неестественное и пропитанное смертью.

- Очередное заклинание, оставшееся после войны, - сказал чужак. Он как будто разговорился, слова уже не давались ему с таким трудом, хотя произношение по-прежнему оставалось странным. – Этого дерьма ещё на семьдесят лет вперёд хватит, если не больше. – Он принялся шарить в своём рюкзаке, пока говорил. На свет – или вернее, полумрак – были извлечены сухари и куски сушёных овощей. – Жрать будешь?

- Угу.

Хасл невольно отдёрнул руку, когда чёрная кожа коснулась его пальцев, и сухарь упал на землю.

- Да не бойся, не съем. Ты же гарант моей безопасности, помнишь?

- Дело не в тебе, - покачал головой охотник, подбирая сухарь. – Эти перчатки пахнут проклятьями Древних и смертью. Я бы на твоём месте не стал их носить.

Незнакомец рассмеялся так, будто Хасл только что удачно пошутил.

- Пахнут проклятьями, значит? – хмыкнул он, отсмеявшись. – Лучшие маги всего мира не могут найти в них ничего магического, говорят, что перчатки – это будто материализованная антимагия, а ты говоришь – пахнут.

- Я чувствую это, - уверенно сказал Хасл. – И не я один – когда Жерев достал такие же из рюкзака твоего мёртвого друга, он тоже это почувствовал. И Некпре с Эрли.

- Не буду спорить, сам я очень слабый маг. Настолько слабый, что, сняв перчатки, могу только видеть и чуять колдовство. У вас тут, быть может, от постоянной жизни на могильнике выработалась собственная чуйка на энергию. Но носить я их буду до конца своей жизни, таково моё проклятье. И как я без них буду грабить могильники? У вас тут что, раньше могильщики не появлялись?

Молодой охотник поёжился. От самого слова повеяло каким-то холодом, но оно было смутно знакомым.

- Нет. Никто давным-давно не видел чужаков. Друг сказал, что они все вымерли, и что в Мёртвом Мире никто не живёт.

- Мёртвом Мире? – переспросил могильщик. – Парень, ты рассказываешь странные вещи. Какой-то «друг», ещё какая-то чушь. Все эти узоры из шрамов на твоём лице, при том, что ты, скажу честно, и так далеко не красавец. У меня что-то уже язык устал разговаривать, а ты, как я погляжу, болтун тот ещё, так что расскажи-ка, о какой хрени про мёртвые миры и друзей-чудотворцев ты вообще несёшь.

Хасл некоторое время думал, дожёвывая свой сухарь. Наконец, решил, что лучше будет рассказать так, как это обычно делает Друг. Поэтому он закрыл глаза и, стараясь копировать интонации и речь Друга, начал говорить:

- Люди жили в мире и покое, пока семь десятков лет назад старому миру не пришёл конец. Случилось это за один день, и некому теперь рассказать о том, как это произошло, некому спросить у тех, кто всё это видел, да и спрашивать-то не у кого – не погиб лишь Друг, горсть людей, да, быть может, ещё несколько человек за стенами Шранкта, но к этому времени гнев Древних должен убить и их, если они ещё не умерли от старости. Да и остались ли они людьми после всего пережитого в Мёртвом Мире?

Эм-м… Страшен был Гнев Древних. Разрушил он Бергатт, сотворил Серого Зверя и осел на всякой железной крошке проклятьями, подстерегающими каждого алчного и неосторожного человека. И кто осмелится зайти в Бергатт или Шранкт, будет поражен проклятьями и будет мучиться, пока не умрёт. Потому что цель Древних – смерть всех людей, и такова была сила Их ненависти, что Гнев Их пережил гибель Их.

Лишь Друг оберегает людей от Гнева Древних. Весь год сидит он в Башне своей, насылая на творения Древних собственные проклятья. Лишь он может ходить по проклятому Бергатту, и приходит он каждый Йоль, чтобы выбрать, кто из людей к какому ремеслу более пригоден. Мужчины для своих дел предназначены – кто строит, кто лес и камень добывает, кто охотится и ловит рыбу. Женщины по-своему служат Другу и мужчинам – держат построенные дома в порядке, следят за живностью и грядками. А те, кто достиг возраста в сорок лет, уходят с Другом в Башню, чтобы мудростью нажитых годов делиться с ним. Но может Друг и раньше призвать лучших, если такова будет его воля, ведь число людей не должно превышать двух сотен, лишь столько сможет прокормиться на земле живых.

Так… Избранный поможет… а, нет. И только Избранный зажжёт Метку, что каждому ещё в младенчестве оставил Друг. Будет он помогать искоренять зло, что обрушили Древние на этот мир. Разгорится в нём Дар. И, быть может, станет он новым Другом для всех людей. – Хасл закончил и тяжело перевёл дыхание. Слова он помнил плоховато, да и речи Друга подражал с трудом, но всё же остался доволен собой. Помимо всего прочего, рассказывая, он показал чужаку метку Друга, выжженную на своей груди, и узоры на лице, подтверждающие его принадлежность к касте охотников.

- Не знаю, кто такой этот ваш Друг, - буркнул могильщик после паузы, - сбрендивший маг или просто больной ублюдок, но точно могу сказать, что клеймо на твоей груди – это знак магов, восьмиконечная звезда. И что за стенами Шранкта не далее как в двух днях пути, у самых холмов, которые постепенно переходят в Полую Гору, внутри которой вы живёте, стоит вполне себе живой город под названием Новый Бергатт, где живёт, наверное, тысяч пять народу.

- Пять тысяч? – раскрыл рот Хасл.

- В одном городе. А всего в мире осталось, должно быть, десятки миллионов людей. Конечно, война семидесятилетней давности разрушила почти все старые города, народу погибло очень много, но ни о каком полном уничтожении и нескольких выживших речи не идёт. Скорее, это вы несколько выживших, вынужденных ютиться на окраине могильника.

- Война? Была война?

Чужак фыркнул.

- Все эти развалины и туман, которого ты так боялся, да и сам я, результаты этой войны. Про саму войну ничего особого рассказать не могу, да и никто не может, в этом твой Друг прав. Разве что воевали все против всех, а за что – хрен его знает.

- И я смогу пересечь Шранкт и увидеть за его стенами живой мир, а никакую не выжженную пустыню?