Страница 40 из 125
Это неправильно. Стыдно, неразумно, неприлично. Но прижавшись спиной к дверному косяку и принимая его жадные поцелуи, Данка забыла все эти глупые слова.
В халате, без косметики, с мокрой после душа головой она открыла ему дверь, движимая исключительно любопытством.
— Извини, что так поздно, — это «извини» уже стало его визитной карточкой. И было единственным, что сказал Савойский.
С горящим взглядом кубинского революционера, но такой трогательно беспомощный перед тонкой тканью её единственной одёжки, он стоял на пороге квартиры и не знал, что сказать.
Тогда, перехватив его безумный взгляд она ещё подумала, что это неправильно, но секунду спустя, когда его рука легла ей на шею, привлекая к себе, она растеряла весь свой словарный запас, и остатки благоразумия надоедливыми пташками порхали вокруг, щебеча что-то про порядочность. Кыш! — его одежда падала на пол, отмечая сложную траекторию, по которой они двигались в комнату. Прочь! — журнальный столик какое-то время сопротивлялся, упираясь в пол всеми четырьмя ножками, но был беспощадно отброшен ударом её ноги.
Почувствовав спиной прохладный хлопок постели и животом тепло его обнажённого тела, она отказывалась думать. Ей не нужна эта убогая мыслительная способность, она отказывается от неё навсегда, только бы его руки не останавливались и его губы требовали большего. Ещё большего.
Его горячее дыхание, его влажная спина, тяжесть его тела, лёгкий лайм его кожи — она растворялась в этих ощущениях. Она принимала его. Принимала всего, без остатка. Таким, какой он есть. Таким, каким ему никогда не стать. Каждое его движение открывало в ней что-то новое и что-то давно остывшее возвращало к жизни. Срывая якоря, сквозь туман и низкую облачность тактильных ощущений, она рванула туда, где солнечным светом её пронзило ощущение полной свободы. Лететь! Сгореть. Превратиться в пепел. Пусть этот свет сожжёт её до тла!
— О, боги! — он тяжело дышал, уткнувшись ей в шею.
— Клянусь, я убью тебя, если ты сейчас скажешь «извини», — не открывая глаз, сказала Данка.
— Ни за что, — выдохнул он прямо в ухо. — Никогда в жизни, никого я так не хотел, как тебя. Это просто безумие какое-то.
Он прижался губами к её плечу, и она была рада, что он не видит её глаз. Её бесстыжих счастливых глаз. Она не могла вернуть ему назад его откровение, но то, что никогда и ни с кем ей не было так хорошо, стало свершившимся фактом.
— Не хочу показаться навязчивым, но можно я останусь? — он приподнялся на руках и заглянул ей в глаза.
— Навсегда? — улыбнулась она. Честное слово, ей больше нечего терять.
— Сначала хотя бы до утра, — улыбнулся он в ответ, рассматривая её губы. — А там как получится.
— Будем работать?
— Да, да, да, — выдыхал он отрывисто, наклоняясь к её губам.
О, этот нежный шоколадный вкус!
— До утра, — строго сказала она его влажной нижней губе. — И только если каждый твой следующий поцелуй будет лучше предыдущего.
— А может лучше поработаем? — жалостливо сложил он брови домиком.
Она со смехом подвинулась повыше на подушку и прикрылась одеялом, а он, наоборот, подтянул вторую подушку к себе и положил подбородок на сложенные руки.
Данка поправила его взъерошенные волосы, и он потёрся о её руку как щенок. Она словно знала его всю жизнь. Как хорошую книгу, давно прочитанную, но забытую. И она вновь начала её читать.
Эти его густые брови вразлёт, впалая небритая щека, упрямый подбородок — она вела по его лицу пальцем, знакомясь. А может вспоминая?
Неожиданно дёрнувшись, он чуть не укусил её за палец, но она успела отдёрнуть руку, уставившись на него с возмущением.
— Плохая собака! — стукнула она его по голове.
— Вав! Вав! — кусал он её за ногу через одеяло.
Она визжала и отбрыкивалась, когда услышала, как громко хлопнула входная дверь. Как по команде они замерли, с испугом уставившись друг на друга.
Он показал ей подбородком на источник шума, но она в ответ лишь вопросительно пожала плечами. Тогда, прикрывшись покрывалом как римский воин тогой, осторожно, на цыпочках он выглянул в коридор и вздрогнул, когда дверь снова хлопнула. Он скрылся в коридоре, и она ждала его как верная римлянка, нервно подтянув ноги к груди.
— Мы забыли закрыть дверь, — шлёпая босыми ногами, вернулся он.
— О, мой герой, ты спас нас! — воскликнула Дана, прижав руки к груди.
Он раскланялся, небрежно закинув угол покрывала на плечо под её бурные, но жиденькие аплодисменты.
— Что полагается странствующему рыцарю за победу над силами сквозняка? — он прищурил один глаз, прицеливаясь в неё.
— Ах ты, корыстная рожа! Аплодисментов тебе недостаточно? — отползла она от него в угол дивана.
— Аплодисменты — это так много для скромного дворянина. Лишь восхищение в глазах прекрасной дамы. О большем не смею и мечтать, — он склонил голову, прижав руку к груди, но так и продолжал следить за ней одним хитрым глазом.