Страница 13 из 125
Она стояла на лестнице, заворожено глядя через стеклянные двери на этот зоопарк, как ребёнок. Шаги по лестнице её спугнули, словно она занималась чем-то неприличным. Она обернулась и увидела Савойского пытающегося одновременно говорить по телефону, надевать пальто и удерживать в руках печально известную папку.
Видимо, где-то на канцелярских небесах боги отвернулись от этой классической модели для хранения документов цвета свежего синяка. Её теряли, искали, находили, теперь ей опять не повезло. Со шлепком достойным хорошей пощёчины она упала на ступеньку.
«Надеюсь, хоть шнурки он сам завязывать умеет?» — она держала поднятую папку в руках, пока Савойский силился попасть в рукав.
— Этот вариант даже не рассматриваем, — выговаривал он трубке. — Я не вижу смысла ради экономии средств строить помещение вдвое меньше даже наших текущих потребностей. Что это за бред?
Он протянул руку, потом передумал.
— А я тебе повторяю: это — бред. Я найду деньги. Не с этим банком, так со следующим. Как раз сейчас еду в «Инвест-Нефть», — он снова протянул руку к папке и снова передумал. Дана устала её подавать. — Всё, я не буду больше это сейчас обсуждать. Давай потом.
Он зло сунул телефон в карман, шагнул и наступил ей на ногу.
— Извините! — он замер и посмотрел на неё умоляюще.
— Ничего, — она сморщилась. Больно, однако.
— Я, наверно, сегодня истратил на вас годовой запас своих извинений. Честное слово, я не специально.
Он стоял так близко, что она чувствовала запах кофе, когда он говорил, и тепло, исходящее от него волнами дезодоранта. Что-то знакомое. Лайм?
— Начинаю в этом сомневаться, — она вручила ему папку и стала спускаться впереди него.
— Тяжёлый выдался денёк.
— Утро.
— Что?
— Я говорю, ещё утро.
Он открыл для неё входную дверь.
— А, да, утро. Я ещё и от разницы во времени не отошёл, и от перелёта. В-общем, я понимаю, что вам всё равно, но обычно я не такой неловкий, — сказал он и запнулся.
— Правда?! — она едва сдержала смех.
— Вот, чёрт! — он оглянулся на бордюрный камень, занесённый снегом и тоже улыбнулся. Какая красивая у него улыбка! — Правда, правда.
Он слишком смуглый для начала декабря. «Не смотреть, не смотреть!» — приказывала она себе и всё равно украдкой взглянула, и даже убрала с лица прядь волос, прилипшую к губам, чтобы лучше видеть его. И в этот момент он тоже повернулся, замер у самой машины и как-то странно на неё посмотрел. Внимательно и испуганно. Словно первый раз увидел. Словно она сделала что-то неправильное: взяла фальшивую ноту, осквернила храм, выронила из сумки лифчик.
«Ему надо ехать, и он не знает, что со мной делать? Он что-то забыл и думает не послать ли за этим меня? Что?!» — она смотрела в его льдистые глаза под густыми ресницами, не понимая, не смея даже подумать, что где-то там под грубой тканью пальто у него на руках дыбом встали волосы от желания прикоснуться к её лицу.
Она на всякий случай посмотрела под ноги, справляясь с неловкостью Он открыл дверь, бросил на сиденье папку и одёрнул рукава, словно они стали ему коротки.
— Я забыл предупредить. Мы едем вместе, — холодно сообщил он.
«Я что-то сделала не так? Что я вообще сделала? В чём провинилась?» — гадала она, глядя на его хмурое лицо, играющие желваки. Он напряжённо думал, иногда глядя в окно. Она тоже принялась разглядывать грязный город.
Как мало снега для начала зимы. Как всё серо и неприглядно. Как ещё далеко до весны. В голову лезли сплошь упаднические мысли.
— Сергей, доставь, пожалуйста, девушку домой, — сказал Савойский, когда машина остановилась. И перед тем как выйти, посмотрел на неё, словно что-то хотел сказать, но так и не решился. — Удачного дня!
Он улыбнулся тепло и по-дружески, а затем дверь за ним захлопнулась. Она следила за его удаляющейся спиной и назвала адрес, когда автоматические двери банка «Нефть-Инвест» сомкнули свои стеклянные челюсти.
Она думала без его напряжённого молчания вздохнёт с облегчением, но вздохнула с сожалением. Данка обнаружила в нём тайный дар. Молчал он, ругался с телефоном, барабанил пальцами по столу или задумчиво жевал шоколад, что бы он ни делал, пока он находился рядом, он заполнял собой пустоту. Пустоту, которую оставил в её сердце Кайрат, когда отдалился. Пустоту, которая разверзлась как Большой каньон после смерти мамы. Как в плохом сне она падала, и пытаясь хоть за что-то зацепиться, всегда натыкалась на неё — на эту зияющую пустоту.
Он вышел, и пустота вернулась, став ещё безмолвней, ещё глуше, ещё бездонней. Она требовала работы до мушек в глазах или потрещать о чужих проблемах. И то и другое у неё имелось в избытке.